Александр I и тайна Федора Козьмича Кудряшов Константин Васильевич
Великий князь Николай Михайлович. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Козьмича
В такой стране, как Россия, уже с древних времен народ часто поддавался самым нелепым слухам, невероятным сказаниям и имел склонность придавать веру всему сверхъестественному. Стоит только вспомнить появление самозванцев во время Бориса Годунова, известного Лжедмитрия I в Москве и Лжедмитрия II в Тушине; Стеньки Разина - в царствование Алексея Михайловича, наконец, Емельяна Пугачева - при Екатерине II, чтобы убедиться в расположении народных масс верить самым грубым проявлениям фантазии смелых авантюристов. Этому обычно способствовала внезапная кончина наследника престола, или самого монарха, как это было при убийстве царевича Дмитрия, казни Алексея Петровича и насильственной смерти Петра III.
Когда 19 ноября 1825 года скончался в Таганроге император Александр I, после кратковременной болезни, толки о том, что государь удалился в неведомый монастырь, тотчас же распространилась в народе; слухи эти ходили и по Москве, о чем свидетельствуют разные современники, как, например, братья Булгаковы и другие. Тогдашним двигателям революционного движения в России, то есть будущим декабристам, распространение такого рода слухов и толков было на руку для поддержания смуты в низших классах народа, и конец двадцатых годов, то есть начало царствования императора Николая I, можно считать временем, когда легендарные сказания не только об Александре I, но и об императрице Елизавете Алексеевне достигали наибольшей интенсивности. Потом, в последующие годы, все это замолкло, и никто больше не интересовался легендой об исчезновении императора Александра I.
В конце 60-х годов, кажется в 1866 году, появился в Петербурге купец из Томска, Хромов, который будто бы привез какие-то бумаги императору Александру II от скончавшегося благочестивого старца Федора Козьмича, жившего в доме, принадлежавшем Хромову. Говорили, что у Хромова бумаги взяли, его засадили временно в Петропавловскую крепость, а потом отпустили, разрешив ехать обратно в Томск, но при условии держать язык за зубами. При самой тщательной проверке оказалось, что в списках лиц, когда-либо сидевших в Петропавловской крепости, никакого Хромова не было; что в делах Третьего отделения не осталось никаких следов ни о Хромове, ни о переданных бумагах; наконец, по наведенным справкам у потомков Хромова, ничего подобного не подтвердилось, кроме самого факта поездки его в Петербург. В начале царствования императора Александра III купец Хромов снова был в Петербурге, обращался с прошениями к их величествам и привозил какие-то вещицы, будто бы принадлежавшие старцу Федору Козьмичу, которые передал или переслал императору. Факт приезда Хромова в Петербург верен, подачи прошений - тоже, но о вещах опять выдумано, просто к прошению была приложена фотографическая карточка старца Федора Козьмича.
Наконец, в 1897 и 1898 годах появились в печати четыре тома «Истории царствования императора Александра I» Н. К. Шильдера, где рассказана подробно вся легенда о Федоре Козьмиче и сделаны прозрачные намеки на то, что сам автор вполне допускает невероятную легенду. Привожу для наглядности заключительные слова Н. К. Шильдера в IV томе: «Если бы фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собою самые смелые поэтические вымыслы; во всяком случае, подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы, с потрясающим эпилогом, основным мотивом которой служило бы искупление. В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот «сфинкс, не разгаданный до гроба», без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости».
На такого рода заключение к обширному и серьезному труду, каково историческое исследование Шильдера, - комментарии излишни. Я лично коротко знал и глубоко уважал Николая Карловича Шильдера, я убежден в полной чистосердечности его воззрений, но мне всегда казалось непонятным, каким образом в серьезной исторической работе можно увлечься до того, чтобы закончить свой капитальный труд вышеприведенными словами, которые только могут поддерживать сомнения и смущать образованную публику. В подтверждение того, что мое мнение не голословно, укажу на появление целого ряда брошюр и книжонок на тему о сибирском старце, появившихся в период от 1891 по 1901 год, как в России, так и в Сибири. Занявшись с того же времени этим загадочным вопросом, мне пришлось убедиться не раз на местах моих исследований, что может сделать, с одной стороны, полное невежество, а с другой - слепой страх перед какой-то ответственностью. Оказывается, что появление брошюр о сибирском старце Федоре Козьмиче обратило на себя внимание обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева, который навел панику на духовенство, особенно черное, вероятно, вследствие ряда грозных секретных циркуляров. Так, в одном из монастырей, недалеко от Пскова, ко мне явился монах, обещая показать что-то интересное, если я его не выдам обер-прокурору Синода. Что же оказалось? У него хранился портрет Федора Козьмича, во весь рост, масляными красками, точная копия известной фотографии, и этот портрет был спрятан в каком-то чулане! Другой раз один из архиереев в Новгороде мне лично рассказал некоторые эпизоды из своей жизни, в связи с легендой о старце, но просил меня его не выдавать во избежание неприятностей с высшим своим начальством. Архиерей этот впоследствии скончался в сане митрополита.
Мне помогал в моих исследованиях по вопросу о Федоре Козьмиче один молодой человек, Николай Аполлонович Лашков, бывший чиновник особых поручений при новгородском губернаторе, графе Медеме. Лашкова я дважды посылал на мои средства в Сибирь, где на местах он сделал самые подробные справки и составил весьма интересный доклад обо всех сказаниях, толках, рассказах, анекдотах о старце Федоре Козьмиче, слышанных им во время его путешествия. Кроме того, Лашков посетил по моему поручению массу монастырей в различных местностях России для выяснения того же вопроса. Им было встречено немало затруднений, и главным образом от духовенства, которое не то не доверяло его полномочиям, мною данным, не то опасалось для себя неприятностей при осмотрах им разнородных архивов, особенно монастырских.
Что же известно до сих пор о старце Федоре Козьмиче? Что достоверно? Что нужно отбросить в область легенд?
Старец появился в Сибири в 1837 году, жил в различных местах, ведя всюду отшельническую жизнь, пользуясь всеобщим уважением окрестного населения и никому не обнаруживая своей личности. Его не раз навещали духовные лица, местные архиереи и случайные путешественники, особенно после его окончательного переселения в Томск.
В 1859 году, по приглашению томского купца Семена Феофановича Хромова, старец Федор Козьмич перебрался к нему на жительство, имея отдельную, скромную келью, где он и скончался 20 января 1864 года, в глубокой старости. В ограде Томского Алексеевского монастыря была видна еще недавно могила старца, совсем скромная, с обыкновенным крестом, на котором сделана следующая надпись: «Здесь погребено тело Великаго Благословеннаго старца, Федора Козьмича, скончавшагося в Томске 20 января 1864 года». Могила пользуется большим почетом у набожных слоев общества города Томска, она также уже многие годы посещается и путешественниками. Из известных лиц могилу эту посетили ныне благополучно царствующий государь, будучи еще наследником, во время своей поездки по Сибири, а раньше этого великий князь Алексей Александрович и член Государственного совета Галкин-Враской, который возобновил могилу старца, устроив на ней род часовни.
Кроме покойного Н. К. Шильдера, который упомянул (в IV т. своего труда) о рассказе двух сосланных придворных служителей, якобы признавших в лице старца государя Александра Павловича, тот же эпизод встречается в брошюрах о Федоре Козьмиче с другими еще, тому подобными, сообщениями; о сходстве старца с императором Александром I Шильдер, впрочем, и сам говорит (стр. 447, т. IV):
«Лицо старца напоминает несколько черты императора Александра Павловича».
Конечно, такого рода заметки, как в брошюрах о Федоре Козьмиче, так и в истории Александра I Шильдера, должны оставлять впечатление, но однако все это только поэтические отблески легенды, весьма заманчивой, но не имеющей под собой никакой почвы. Так, например, в числе вещей, оставшихся в келье старца, находится икона «Почаевской Божьей Матери в чудесах» с инициалами «А», еле заметными, но которым придавалось особое значение; самая же икона очень попорчена, части ее недостает, и, очевидно, она подверглась порче от времени. Из вещей старца остались в келье: суконный черный кафтан, деревянный посох, чулки из овечьей шерсти, кожаные туфли, две пары рукавиц из черной замши и черный шерстяной пояс с железной пряжкой. Все остальное в келье новейшего происхождения, особенно масса икон, пожертвованных различными лицами, а также два портрета императора Александра I, один в коронационном облачении, купленный Хромовым в Петербурге, на Апраксином рынке, а другой, меньшей величины, копия с портрета Доу, неизвестно кем здесь же, в келье, повешенный.
Купец Хромов знал, конечно, что творил, поместив такого рода портрет в келье старца после своей известной поездки в Петербург, а его наследники рады были бы так или иначе заинтриговать публику и делали даже негласные предложения о приобретении высокопоставленными лицами кельи Федора Козьмича. Может быть, заслуживают некоторого внимания следующие рукописные остатки от старца: 1) два листочка в виде ленты, на которых (с обеих сторон) имеются отдельные слова, обрывки изречений, буквы, цифры и 1837 год с числом 26 марта, будто бы написанная самим Федором Козьмичом, что вполне возможно; 2) конверт с надписью: «Милостивому государю Семиону Феофановичу Хромову от Феодора Козьмича» и 3) копия с оставленной записки старца Федора Козьмича от 2 июня 1849 года. Все эти три документа, вероятно, находятся еще и теперь у наследников Хромова и были в оригиналах предоставлены в мое распоряжение; с них были сняты увеличительные фотографии, находящиеся у меня, а оригиналы с благодарностью отправлены обратно в Томск. Первый из трех документов именуется «тайной» Федора Козьмича. Несмотря на самые тщательные розыски ключа к этой записке, до сих пор не удалось еще никому разгадать эту «тайну» или дешифровать текст. Что касается конверта, где ясно и твердым почерком написано: «от Федора Козьмича», то он был передан специалистам по разбору почерков; все имеющиеся на конверте буквы в отдельности увеличены и сравнены с другим конвертом, написанным рукой императора Александра I, но всеми экспертами единогласно было признано, что не имеется ни малейшего сходства, как в общем характере, так и в отдельных буквах, между обоими почерками. Третья же записка представляет собой набор изречений из Священного Писания, и трудно догадаться, по какому поводу она была написана. Так как эта записка - копия, а не подлинник, то она имеет наименьшее значение.
Этими скудными данными исчерпывается почти все то, что удалось собрать нам по поводу сибирского старца. Материал, к сожалению, небольшой и не дающий никаких положительных данных для выяснения его личности.
Обратимся теперь к событиям, происходившим в ноябре 1825 года в Таганроге. Император Александр Павлович заболел 4 ноября в Мариуполе, возвращаясь из поездки по Крыму, но еще до этого, а именно в Бахчисарае, он почувствовал первые приступы злокачественной лихорадки. На другой день, 5 числа, государь прибыл в Таганрог и слег в постель. Бывший при особе государя генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский вел подробный журнал о ходе болезни монарха, начатый 5 ноября. Этот журнал напечатан целиком у Шильдера. Сопровождавшие его величество медики Виллие и Тарасов также оставили подробные отчеты о болезни государя. На записки врача Тарасова неоднократно ссылается Шильдер в своей истории. Когда 19 ноября Александр I скончался в Таганроге, было сделано вскрытие его тела, которое было набальзамировано. Протокол вскрытия тела подписан девятью врачами, а именно: лейб-медиком баронетом Виллие, лейб-медиком Стофрегеном, докторами: Рейнгольдом, Тарасовым, Добертом, Лакиером, лекарями: Яковлевым, Васильевым и Александровичем. Скрепил протокол генерал-адъютант Александр Иванович Чернышев в следующих выражениях: «Видел описанные медиками признаки и при вскрытии тела его императорскаго величества государя императора Александра Павловича находился. Генерал-адъютант Чернышев». Кроме того, был сделан французский перевод этого акта. Все эти данные напечатаны у Шильдера, и если я упомянул о них, то только потому, что покойный наш историк придавал особое значение этим мелочам. Так, например, акт о кончине государя подписан двумя генерал-адъютантами, бароном Дибичем и князем П. М. Волконским, и двумя врачами, Виллие и Стофрегеном, а вышеприведенный протокол о вскрытии тела скреплен лишь генерал-адъютантом А. И. Чернышевым. Шильдер обращал особое внимание на эту разницу в количестве подписей, удивляясь, отчего протокол о вскрытии тела подписан только Чернышевым. Смею думать, что это была простая случайность, не имевшая никакого значения. Подробности о болезни и кончине Александра Павловича можно еще встретить в ряде писаний различных личностей, находившихся в то время в Таганроге, а именно: в письмах Дибича к Константину Павловичу, Соломки к Михайловскому-Данилевскому, камер-фрейлины Валуевой и княгини Софьи Григорьевны Волконской к вдовствующей императрице Марии Федоровне; сюда принадлежат также сведения, полученные со слов камердинера Федорова и кучера Ильи: «Выехав из Петербурга очень рано, так, что только солнце стало показываться на горизонте, и проехав заставу, государь приказал остановиться экипажу и сам поднялся в коляске на ноги, с четверть часа изволил стоять и смотреть на столицу свою во все стороны, и, как сердце предвещало, в последний раз. Здесь же, с 1 сентября по 1 ноября, видна была комета темная, лучи коей простирались вверх на большое пространство, потом заметили, что она летала, и лучи коей простирались к западу; к тому еще в одну ночь в октябре, пополуночи во 2 часу, многие жители Таганрога видели над дворцом две звезды следующим порядком: сначала они были одна от другой в дальнем расстоянии, потом соединились, и опять до трех раз расходились, после сего из одной звезды сделался голубь, сел на вторую звезду, и через короткое время упал, и стало его не видно. Засим и вторая звезда постепенно исчезла. - О комете государь спросил кучера своего Илию: «Видел ли ты комету?» - «Видел, государь», - отвечал он. «Знаешь, что она предвещает?» - «Бедствие и горесть». Потом, помолчав, государь изволил заключить: «Так Богу угодно». Накануне отъезда его величества в гибельный Крым, государь изволил писать собственноручное письмо к родительнице. Это было пополудни в 4-м часу, в сие время нашла туча и сделалось очень темно. Государь приказал подать камердинеру свечки; между тем, как небо прояснилось, сделалось по-прежнему светло и солнце, камердинер осмелился подойти и доложить: Не прикажете ли, ваше величество, свечи принять? Государь спросил: «Для чего?» - «Для того, государь, что по-русски со свечами днем писать не хорошо». - «Разве в этом что заключается? Скажи правду, верно ты думаешь сказать, что, видев с улицы свечи, подумают, что здесь покойник?» - «Так, государь, по замечанию русских». - «Ну, когда так, - сказал государь, - то возьми свечи». На другой день, то есть 20 октября, любезнейший наш монарх изволил выехать в Крым, не ездить туда упрашивали государыня и князь Волконский, но государь дал слово графу Воронцову быть там и желал непременно исполнить свое обещание, в бытность же свою там жестоко простудился, что самое весьма долго от всех скрывал, и на возвратном уже пути, за 250 верст от Таганрога, в городе Орехове, приметили его болезнь, где доктор Виллие предлагал его величеству принять лекарства, но государь не согласился; потом, доехав до Мариуполя, сделался очень болен; озноб и жар усилился, но для спасения его величеству не угодно было ничего принимать из латинской кухни, как сам государь называл дорожную свою аптеку; приехав в Таганрог 5 числа ноября, болезнь еще сильнее оказала злое свое действие; в первый вечер прибытия своего, когда подали свечи, государь изволил припомнить прежний свой разговор с камердинером, сказал ему: «Федоров, я очень не здоров». - «Государь, надобно пользоваться». Государь отвечал: «Нет, брат, припомни наш прежний разговор». Камердинер залился слезами. Государь, заметив то, сказал: «Свечи, которые я приказал тебе убрать со стола, у меня из головы не выходят. Это значит мне умереть, кои будут стоять перед мной». - «Ваше величество, что вы изволите говорить, избави нас Бог от такого несчастия», - чем и прекратился разговор. Болезнь время от времени увеличивалась, и все просьбы медиков оставались тщетны, но наконец государь, видя свою слабость, 18 сего же месяца, в воскресенье, изволил изъявить свое высочайшее согласие на приглашение здешнего собора протоиерея, дабы исповедаться и приобщиться Святых Таин Христовых.
Смирение, кротость, усердие и твердость в христианской религии, как и непреложное упование на милосердие Божие государя императора были совершенно необыкновенные. Он духовному отцу своему сказал пред исповедью: «Прошу садиться, вы со мною поступайте, как с христианином, забудьте мое величество». Сей день, по приказанию государыни, протоиерей едва мог упросить его величество начать пользоваться от доктора; но сие уже было поздно - были приложены мушки, горчица и припущены пиявки, но все сие не произвело нисколько желаемого действия, во внутренность же монарху никаких лекарств принять было не угодно. Единственное и всегдашнее его отрицание было: «Так Богу угодно». 16 числа до самой кончины видели только страдания и терпеливость государя. Он не мог уже говорить. Начальная болезнь его величества были обмороки и тяжкий сон, потом сильнейший во всем теле жар, который навек лишил нас доброго, кроткого и милосердного царя. Твердость и великость духа государыни Всевышний Творец подкрепил. Она полторы сутки находилась при императоре; за час до кончины государь, открыв глаза и видя около себя предстоящих любезнейшую царицу, барона Дибича, князя Волконского и прочих особ, не мог говорить, но память еще имел; сделал движение рукой, звал государыню, которая к нему подошла. Государь взял в последний раз ее руку, поцеловал и, прижав потом к сердцу, навеки с ней простился, после чего вскорости в безмолвной глубокой тишине отдал дух Всевышнему. Наконец, на исходе души великого своего супруга, сама изволила закрыть дражайшему своему царю глаза и, подвязав платком подбородок, залившись слезами, получила сильный обморок. Немедленно вынесли ее в другую комнату».
Почти все эти документы сходятся, даже в подробностях, о ходе болезни и о самой кончине государя, нигде не встречается и тени намека на возможность исчезновения больного монарха или подозрения в сходстве покойного государя с другим лицом, когда тело усопшего было положено в гроб и совершались ежедневные панихиды. Наконец, существуют письма императрицы Елизаветы Алексеевны к своей матери, маркграфине Баденской, где повествуется в самых трогательных выражениях о последних днях жизни ее супруга и подробностях его кончины. Такие же сведения сохранились в отрывке из записок императрицы, оригинал которых находится в архиве собственной Его Величества библиотеки в Зимнем дворце.
Кроме того, имеются в собственной его величества библиотеке копии двух писем неизвестного лица из семейства Шихматовых к матери и брату, о последних днях жизни императора Александра I. Привожу их целиком:
Ах, мой милый братец и матушка милая, я и не знаю, с чего начать о нашем всеобщем несчастии. Вы уже знаете, что наш отец, государь император, изволил возвратиться из Крыма заражен лихорадкою, которая превратилась в гнилую и желчную лихорадку, о чем от нас скрывали до 15 числа, но как я вам уже писала, что мы о сем узнали случайным образом, чего нельзя было скрыть от всего города, в ту минуту весь народ бросился по церквам просить Бога со слезами о спасении нашего царя, и, кажется, наши грешные молитвы были услышаны! Во время самой обедни наш отец пришел в себя, который уже целые сутки был без языка и томился на руках императрицы, но открыл глаза, взял руку у государыни, поцеловал и сказал ей: «Вы очень устали», - приказал себя посадить и пять минут сидел, приказал сделать суп из перловой крупы, взглянул в окошко, сказал: «Какой прекрасный день» - и лег, и до восьми часов вечера ему было очень хорошо, кушал суп, - безмерная радость разливалась по всему городу… 18 - и представьте себе наш ужас, сего дня по утру прислал князь Волконский к моему зятю просить, чтобы он приготовил свой дом на случай всеобщего несчастья для императрицы, которую они располагали перевезти к нам; но Бог милосерд, Он воскрешает мертвых, а наш отец и государь еще существует; мы надеемся, что он спасен будет всеобщими слезами и молитвами, которые продолжаются здесь день и ночь. Сию минуту пришла моя женщина из дворца сказать нам, что, слава Всевышнему, нашему государю императору сделалось лучше, и сейчас взяли здешнего штаб-лекаря Александровича, о котором предложил мой зять, ибо он в моем доме пользует двадцать лет, и особливо горячки чудесным образом лечит; а придворных медиков надо повесить, что они допустили лихорадку соединиться с горячкою, хотя они и оправдывают себя, что государь не хотел принимать никаких лекарств; но виноваты тем, что это скрыли от публики, которая конечно бы бросилась со всем народом к его окошкам и умолила бы его лечиться, на что верно бы он согласился. Теперь только вся надежда и упование на Бога, который укрепляет и нашу мать императрицу. Она не отходит от кровати обожаемого супруга. Они платят взаимным попечением один о другом. Когда государь сюда изволил приехать, то первые его были заботы устроить дворец как можно покойнее для императрицы, и не оставил ни одного уголка без собственного своего обозрения, чтобы нигде не дуло, и чтобы все выгоды были соблюдены для ее покоя. Наконец, по прибытии ее сюда, он был с ней неразлучно. День начинался тем, что ему доложат: «Государыня проснулась», - прикажет подать ей чай; откушает - ему докладывают; изволит ехать гулять - ему доложат; возвратится - также; и это было, как заведенные часы, что он наблюдал все ее движения, и тем попечением и ласками укреплялось ее здоровье от дня на день; но мы боимся, чтобы оно опять себя не расстроило. Вот чем мы платим за крымский вояж, против которого был весь двор. Но кто смел его остановить? Одна государыня его просила оставить до весны. Но он сказал: «Будь спокойна, я только взгляну на тот край и скоро возвращусь». А там тем случаем воспользовались, предложили ему купить имение графа Кушелева, которого илюминовали горы, ущелья и представили ему в очаровательном виде, где пили его здоровье, и он более получаса стоял без шляпы в самый жестокий ветер; на другой день более 80 верст проехал верхом, день был жаркий, ветер ужасный и ночь прехолодная. Вот следствие его болезни, то можно ли было его не предостеречь тому человеку, который знает тот климат, что там всегда свирепствуют лихорадки различные, а теперь самые злые; вот как пожертвовали единственно для того, чтобы обратить все царское внимание на тот край, и лишают всю Россию милосердного государя, которого только одни силы борются со смертью уже несколько дней. Сейчас пришли сказать, что в полночь, в 12 часов, сделалось опять очень худо и он страдает. Боже милосердный, подкрепи царицу, - а я теряю силы! - 19 числа, в 11 часов. Нет у нас больше нашего отца, и мы несчастные должны вам нашу сердечную горесть сообщить. Ах, сия несчастная минута решила судьбу России.
Любезный братец, я ничего не могу сказать к вашему утешению. Теперь здесь только одни слезы и вздохи о потере нашего отца государя, у которого по анатомии нашли в голове на мозгу воды три унца; но внутренность его была так здорова, что надобно бы ему жить сто лет. Вот следствия крымского вояжа, о котором я вам уже писала, что он на открытом месте стоял без шляпы более получаса, где был жаркий день и пронзительный ветер, от чего он получил злую лихорадку, которая соединилась с горячкой, и наконец вся простуда остановилась в голове, чем и кончились его неоцененные дни для всей России. Мы теперь оплакиваем то, зачем от нас скрывали его болезнь до той минуты, когда уже потеряли в нем надежду, и зачем не пригласили здешних медиков, которые знают свойство крымской лихорадки. Видно, придворные медики боялись потерять славу и потому скрывали от публики положение нашего отца и государя, даже и от всех его окружающих, которых мы видели всякий день; и они нам говорили, что, слава Богу, государю лучше, только еще есть лихорадка: это мне сказал Логинов в субботу вечером, а на воскресенье в ночь государя приобщали, и уже его страданья продолжались с разными переменами до четверга, то есть до 19-го числа. Императрицу до сих пор милосердный Бог укрепляет, которую просили переехать к нам в дом, на что она не хотела согласиться и сказала князю Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете со мною мое несчастие, но неужели вы думаете, что меня привязывала одна корона к мужу моему? Я вас прошу не разлучать меня с ним до тех пор, покуда есть возможность», - после чего никто не смел ее просить, и она оставалась целый день одна в своих комнатах, и ходила беспрестанно к телу без свидетелей; и когда он скончался, то она сама подвязала ему платком щеки, закрыла глаза, перекрестила, поцеловала, заплакала, потом встала, взглянула на образ и сказала: «Господи, прости мое согрешение, Тебе было угодно меня его лишить», и пошла в свои комнаты, где она уже дала полную свободу своим слезам. На другой день опять просил ее князь переехать к нам в дом, хотя на несколько дней, на что она согласилась, и уже 4-й день у нас; но она изволит ездить всякий день к телу и совершенно неутешна. Подкрепи ее, милосердный Боже!
Имеются также самые подробные сведения о бальзамировании тела императора Александра I. Они извлечены из воспоминаний состоявшего при графе Дибиче Николая Игнатьевича Шенига (ум. в 1860 году), которые были помещены в «Русском архиве» в 1880 году (III, стр. 267–326). Эти записки изобилуют интереснейшими подробностями о пребывании государя в Таганроге в 1825 году.
Между тем делались предположения любителями легенды, что государь, будучи больным, скрылся за несколько дней до своей кончины, что вместо него в гроб положено другое лицо (называлась даже по фамилии эта личность), уверяли, что императрица не присутствовала при его кончине и не видела его даже мертвым; забыли, что существуют гравюры, литографии и резные из кости картины, изображающие последние минуты жизни императора Александра I, на которых видны портреты всех лиц, с императрицей Елизаветой Алексеевной во главе, плачущих при последних минутах его жизни. Если допустить малейшую правдоподобность этих предположений, то все же надо считаться с фактами приведения их в исполнение, чисто с практической стороны. Государь, решившись на такое исчезновение, должен был иметь сообщников, нескольких или одного по крайней мере, или из числа приближенных, или со стороны императрицы, или из лиц его прислуги, или, наконец, из числа его врачей.
Кто же были те, которые находились вокруг Александра Павловича в Таганроге в ноябре 1825 года? Прежде всего его супруга, императрица Елизавета Алексеевна, для которой и было предпринято путешествие на юг России, ввиду шаткости здоровья ее величества. Как известно, императрица вскоре тоже скончалась, на возвратном пути в Петербург, в небольшом городе Белеве, 3 мая 1826 года. Из выдающихся приближенных в Таганроге находились: начальник Главного штаба генерал-адъютант Дибич, генерал-адъютант князь П. М. Волконский, верный спутник государя во все дни его царствования, генерал-адъютант А. И. Чернышев, давно пользовавшийся также доверием Александра Павловича. Из врачей были там: лейб-медик Виллие, доктор Тарасов и лейб-медик ее величества Стофреген. Сопровождали еще государя: вагенмейстер полковник Соломка, камердинер Анисимов, камердинер Федоров, лейб-кучер Илья Байков и другие низшие придворные служащие. При императрице находилась камер-фрейлина Е. П. Валуева, а также княгиня Софья Григорьевна Волконская, супруга князя Петра Михайловича.
Если бы государю пришла мысль незаметно скрыться, ему пришлось бы войти в соглашение с кем-либо из вышеупомянутых лиц, а кроме того, еще озаботиться о приискании покойника, могущего заменить его в гробу. Как ни фантастичен был бы такого рода замысел, но первая часть его, то есть исчезновение, может быть допустима на практике при безусловной охране тайны соучастниками такой драмы; что же касается исполнения второй части невероятно трудного предприятия, то есть замены государя каким-либо подходящим покойником, то нам кажется, что, придавая значение этому вопросу, мы вторглись бы в область уже просто баснословных сказок. Тем не менее нашлись люди, которые намекали, кого именно надо искать в этой роли заместителя в гробу царствующего императора.
Дело в том, что 3 ноября 1825 года, возвращаясь в Таганрог из Крыма, больной государь встретил, не доезжая Орехова, ехавшего из Петербурга с бумагами фельдъегеря Маскова; приняв бумаги, Александр Павлович приказал фельдъегерю ехать за ним по направлению к Таганрогу. По неосторожности ямщика Масков на каком-то крутом повороте был выброшен из перекладной и, ударившись о камень, тут же скончался…
Во время моих бесед с покойным Николаем Карловичем Шильдером он неоднократно останавливался на этом случае. После ряда усилий, чтобы найти кого-либо из потомков убившегося фельдъегеря Маскова, Шильдеру удалось напасть на след некоего Аполлона Аполлоновича Курбатова, профессора химии в Технологическом институте. Я лично пригласил профессора к себе, и вот что он мне передал в 1902 году, вскоре после кончины самого Шильдера. А. А. Курбатов приходился по матери своей внуком фельдъегеря Маскова, и у них в семье сложилось не то убеждение, не то предположение, что будто бы дед их Масков похоронен в соборе Петропавловской крепости вместо императора Александра I, что это предание ему, профессору, тоже известно и что дети Маскова допускали возможность такого предания. К сожалению, все дети Маскова давно умерли, их было пять, два сына и три дочери, также уже не было в живых отца А. А. Курбатова, Аполлона Митрофановича, скончавшегося в 1857 году, и его жены, Александры Николаевны, рожденной Масковой, умершей в 90-х годах. Сам профессор А. А. Курбатов (в то время уже пожилой человек) скончался в 1903 году. Других потомков как сыновей Маскова, так и остальных его дочерей мне удалось отыскать.
Во всяком случае курьезно, что такого рода предание могло вообще существовать и, по показанию профессора Курбатова, оно хранилось в семье их в тайне и, по понятным причинам, избегалось к оглашению. В Московском Лефортовском архиве я нашел не только формулярный список Маскова, но и подробное донесение капитана Михайлова командиру фельдъегерского корпуса майору Васильеву, писанное 6 ноября 1825 года из Таганрога. Оно схоже с рассказом Шильдера и с описанием Тарасова, но кроме того указано точно место, где похоронен фельдъегерь Масков, а именно в том селении, где случилось с ним несчастие: «4 числа ноября предан земле в сем же означенном селении при фельдшере Вельше, который был послан по приказанию начальника главного штаба его высокопревосходительства генерал-адъютанта Дибича из города Орехова». Семейству Маскова пожаловано было, по высочайшему повелению, полное содержание, получаемое им при жизни, и, кроме того, несколько раз отпускалась сумма на уплату долгов, а младшая дочь Александра (впоследствии Курбатова) определена была на казенное содержание в мещанское училище благородных девиц.
Следовательно, вне всякого сомнения, что тело погибшего фельдъегеря Маскова было похоронено на другой день после происшествия, то есть 4 ноября, за пятнадцать дней до кончины государя. Остается только порадоваться, что документально можно доказать всю несообразность этого предания относительно Маскова. Говорилось также о каком-то солдате Семеновского полка, имевшем большое сходство с Александром Павловичем, лично известном императору и будто бы находившемся или командированном в Таганрог. На это обстоятельство положительно не имеется никаких указаний.
Продолжая мое исследование, обращаюсь к дальнейшей судьбе останков Александра I по пути следования их из Таганрога в Петербург. Сопровождать тело почившего императора было поручено генерал-адъютанту графу Вас. Вас. Орлову-Денисову совместно с другими лицами государевой свиты, на которых было возложено дежурство у гроба по пути следования печального шествия. Приведу целиком два донесения графа Орлова-Денисова от 6 и 7 февраля 1826 г., на имя барона Дибича, начальника Главного штаба его величества:
I. «По высочайшему повелению, от 2 февраля, за № 196, ваше превосходительство изволили препроводить мне представленное главным по армии медицинским инспектором, лейб-медиком Виллие, мнение касательно свинцового гроба, вмещающего тело блаженныя памяти государя императора Александра Павловича. Приняв на себя высокую и священную для меня обязанность сопровождать бесценные останки почивающего в Бозе государя императора, я главнейшим себе долгом поставил неусыпно пещись о хранении оных, как во время самого шествия, так и на ночлегах и дневках. Из приложенной у сего в копии инструкции дежурному при гробе флигель-адъютанту ваше превосходительство усмотреть изволите распоряжения мои по сему предмету; сверх того, находящемуся при печальной свите медико-хирургу надв. сов. Тарасову поручено мною строго наблюдать за надлежащей при гробе температурой, который, следуя безотлучно во время шествия при оном, на ночлегах и дневках с большой аккуратностью смотрит за содержанием гроба, сколько возможно, в низшей температуре. Касательно же осмотра гроба и положения в оном самого тела государя императора, то, не решаясь доселе приступить к нему до получения на то высочайшей воли, я не премину теперь выполнить сие по выступлении из Москвы при новом удобном к тому случае во время ночлега, стараясь сделать сие, сколько это будет возможно, уединеннее и осторожнее, о последующем не премину обстоятельно уведомить ваше превосходительство».
(Послано с флигель-адъютантом графом Строгановым).
II. «По благополучном выступлении из Москвы, на втором ночлеге в селе Чашошкове, 7 февраля, в 7 часов пополудни, по удалении всех посторонних из церкви, генерал-адъютантами: графом Остерманом-Толстым, Бороздиным и Сипягиным и мною, флигель-адъютантами полковниками: Германом, Шкуриным, Кокошкиным, графом Залуцким и ротмистром Плаутиным, также гвардии полковниками, кавалергардом Араповым, Соломкой, и медико-хирургом Тарасовым для удостоверения насчет положения тела почивающего в Бозе императора Александра, предпринято было вскрытие свинцового гроба, и, тщательнейшим осмотром оного, оказалось следующее: по снятии деревянной крышки, крышка свинцового гроба оказалась на своем месте и в совершенной сохранности, кроме только угла правой стороны близ головы, который на одну линию опустился вниз, в том же самом месте конец железного прута, служащего подпоркой свинцовой крышки, немного отстал от своего места. Когда же свинцовая крышка была с возможною осторожностью нами поднята, то положение самого тела в гробу представилось нам в совершенном порядке и сохранности, так что в укладке оного ни малейшей перемены на путешествии не последовало. При сем вскрытии, кроме ароматного и бальзамического запаха, никакого газа не было приметно. После сего оба гроба закрыты нами по-прежнему». Кажется, донесения графа Орлова-Денисова барону Дибичу написаны ясно, названы также все присутствовавшие при вскрытии гроба поименно. Все эти лица видели тело почившего государя, набальзамированное, в гробу, и никто из них ни в посмертных записках, ни в разговорах и письмах не усомнился в чертах лежащего пред ними усопшего, а прошло уже два с половиной месяца после кончины императора в Таганроге, и на пути тело могло бы легко попортиться и измениться, особенно при состоянии дорог в то время. Но, кроме вышеприведенного свидетельства, существуют еще напечатанные в Берлине записки Леопольда фон Герлаха, который сопутствовал принцу Вильгельму Прусскому (будущий германский император), прибывшему для представительства во время похорон и присутствовавшему при вскрытии гроба близ Царского Села.
Вполне понятно, что близкие родственники, как мать и братья, а также принц Вильгельм Прусский, часто видавший покойного государя, должны были найти изменения в чертах усопшего, происшедшие и от бальзамирования, и от тряски в пути. Наконец, 5 марта, в Чесме, близ Царского Села, тело императора было переложено из прежнего гроба в новый бронзовый гроб, опять-таки генерал-адъютантами, в присутствии князя Александра Николаевича Голицына и князя Алексея Борисовича Куракина. Об этом свидетельствуют генерал-адъютант граф Комаровский и врач Тарасов в своих записках. Кроме того, еще дважды до этого, а именно на втором переходе от Новгорода, в присутствии графа Аракчеева, и в Бабине, не доходя до Царского Села, гроб был вскрываем для осмотра тела государя. Шильдер подробно повествует об этих вскрытиях в IV томе истории (см. с. 437 и 438). После всех этих свидетельств едва ли еще можно сомневаться в подлинности личности императора Александра в гробу, тем более что, повторяю, никто из современников не высказал сомнения ни при жизни, ни после в каких-либо бумагах по этому вопросу. Между тем поводы к такого рода сомнению существовали и тогда, и еще гораздо более, чем в позднейшее время. Было известно, что Александр Павлович, уезжая на юг из Петербурга, долго молился в Казанском соборе, посетил какого-то инока в Александро-Невской лавре, где долго оставался с ним в беседе; что у государя было точно предчувствие, что он больше не увидит своей столицы; что, выезжая из Петербурга, его величество несколько раз оглядывался, как бы прощаясь, и был в мрачно сосредоточенном настроении духа.
Шильдер выражается так по этому поводу: «Перед выездом из Петербурга государь остановился у заставы, привстал в коляске и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним. Было ли то грустное предчувствие, навеянное встречей со схимником, была ли то твердая решимость не возвращаться более императором, - кто может решить этот загадочный вопрос» (стр. 354). Конечно, в этих словах историка опять звучит сомнение и дает читателю лишь повод ко всякого рода предположениям.
Ходили и другие слухи о мнимом его желании отречься от престола. Эти слухи имели свое основание, так как Александр действительно не раз выражался, что устал от бремени правления Россией, что ему необходим покой. Если такого рода изречения Александра Павловича были известны его ближайшим родственникам, то они могли бы поддаваться всяким сомнениям, узнав о неожиданной кончине государя после кратковременной болезни в Таганроге. В действительности же все обошлось совсем просто и никому не приходило на ум в те времена сочинять фантастические догадки. А в личности и действиях императора Александра, особенно в последние годы его жизни, было над чем призадуматься, и даже своих современников он не раз ставил в тупик, до того его приемы были подчас таинственны и загадочны. Стоит только вспомнить про акты по вопросу о престолонаследии, из которых оригинал хранился в Успенском соборе, а копия была оставлена в Сенате. Когда князь А. Н. Голицын позволил себе заметить государю перед его отъездом в Таганрог, что неудобно оставлять акты, изменяющие порядок престолонаследия при продолжительном отсутствии необнародованными и какая может от этого родиться опасность в случае внезапного несчастья, то государь ответил: «Положимся в этом на Бога: Он устроит все лучше нас, слабых смертных» (Шильдер, т. IV, стр. 350).
Очевидно, что такого рода поведение Александра Павловича поражало не только родственников и приближенных, но должно было дать повод и другим лицам удивляться, а также дало возможность возникновению всяких толков и слухов. В архиве канцелярии Военного министерства хранится сборник таких слухов, в количестве 51, записанных неким дворовым человеком Федором Федоровым, под заглавием: «Московские новости или новые правдивые и ложные слухи, которые после виднее означатся, которые правдивые, а которые лживые, а теперь утверждать ни одних не могу, но решился на досуге описывать, для дальнего времени незабвенного, именно 1825 г., с декабря 25 дня». Приведу самые характерные из этих слухов, касающихся императора Александра, так как многие другие относятся до великого князя Константина Павловича.
«3 слух. Государя убили, изрезали и долго его тело искали и наверное не могут утвердить, нашли ли его тело, и нельзя узнать, для того на лицо сделали восковую маску.
7 слух. Государя напоили такими напитками, от которых он захворал и умер. Все тело его так почернело, что никак и показывать не годится. Для того и сделали восковую накладку, а гроб свинцовый в 80 пудов.
9 слух. Государь жив, его продали в иностранную неволю.
10 слух. Государь жив, уехал на легкой шлюпке в море.
11 слух. Гроб государев везут ямщики, которым дано за провоз 12 тысяч рублей, что находят весьма подозрительным. Шульгин, московский полицеймейстер, о сем разговаривал, да и князь Голицын, московский генерал-губернатор, находится в немалом сомнении о сем.
20 слух. Князь Долгоруков Юрий Владимирович, престарой князь, после блаженныя кончины Александра 1 не присягал еще ни одному из новых государей, а желает прежде видеть тело покойного государя своими глазами в лицо, тогда и присягнет кому должно, то народ из оного ожидает чего-нибудь невеселого. (Князь Юр. Вл. Долгорукий скончался в Москве глубоким старцем, 90 лет, в 1830 г.).
24 слух. Когда государь поехал в Таганрог, то за ним гнались во всю дорогу многие господа с таким намерением, чтобы убить его; двое и догнали в одном местечке, но убить не осмелились. Так народ заключает, что государь убит в Таганроге верноподданными извергами, ну то есть господами благородными душами, первейшими в свете подлецами.
25 слух. Графиню Орлову и жену графа Потемкина высекли плетьми за то, что они делали балы, на которых были заговоры на царскую фамилию, а они не могли оного доказать императору, верные фрейлины, распренеблагодарные канальи.
31 слух. Во время проезда через Москву государева тела был в Москве из некоторого села дьячок, смотрел и он, и при приезде его в село стали его спрашивать мужики, что видел ли государя, а он ответил: какого государя, это черта везли, а не государя. Тогда мужик его ударил в ухо и потом объявил управителю и попу, то оного дьячка взяли в Москву, и попа и дьякона тоже. Попа-то отпустили из Москвы и от службы отрешили, а дьячка и дьякона и теперь держат, и неизвестно, что будет с ними.
33 слух. Царского кучера Илью Байкова отравили ядом в пирожке и никак не могли его отпоить молоком, а доктор, который лечил покойного государя, помер, приехавши в Петербург.
34 слух. Когда привезут государя покойного в Петербург и поставят тело его в означенном соборе, тогда вся царская фамилия будет осматривать, а другого звания, кроме царской фамилии, не будет в соборе никого, а тело его будет вынуто из гроба и осмотрено кем следует.
36 слух. Государя когда привезут в Петербург, то станут его осматривать при иностранных королях и посланниках.
37 слух. Государево тело сам государь станет встречать, свое тело, и на 30 версте будет церемония им самим устроена, а везут его адъютанта, изрубленного вместо него, который ему сказал, а он бежал тогда и скрывался до Петербурга.
39 слух. Когда государь был в Таганроге, то приходят к той палате несколько солдат и спрашивают: «Что государь делает?» Им отвечали, что государь пишет; они пошли прочь. На другую ночь опять пришли солдаты и спрашивали: «Что государь делает?» Им отвечали: «Государь спит». На третью ночь пришли опять, спрашивали: «Что государь делает?» Им ответили: «Государь ходит по покоям». Один солдат взошел к государю и сказал ему: «Вас сегодня изрубить приготовились непременно»; на то государь сказал солдату: «Хочешь за меня быть изрублен?»; на то солдат сказал: «Я не хочу ни того, ни другого»; государь сказал ему: «Ты будешь похоронен, как я, а род твой будет весь награжден». Солдат на оное согласился и надел на себя царский мундир, а государя спустили в окно… и т. д.
Из книги Романовы. Семейные тайны русских императоров автораЖитие старца Федора Кузьмича Ранней осенью 1836 года к одной из кузниц, расположенных на окраине города Красноуфимска Пермской губернии, подъехал высокий старик-крестьянин с длинной окладистой бородой. Кузнец обратил внимание, что лошадь под стариком была хорошей породы,
Из книги Полководцы Первой Мировой [Русская армия в лицах] автора Рунов Валентин АлександровичВеликий князь Николай Николаевич (младший) Первым в истории России накануне Первой мировой войны Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич. 20 июля 1914 года в Зимнем дворце, в громадном Георгиевском зале, где был помещен Российский
Из книги Загадки истории России автора Непомнящий Николай НиколаевичЛегенда о кончине Александра I, или тайна сибирского старца Федора Кузьмича 1Российский император Александр I умер 19 ноября 1825 года в городе Таганроге. Такова официальная дата смерти государя, которую вот уже почти 180 лет, нисколько не сомневаясь в ее истинности, приводят
Из книги Пилоты Его Величества автора Грибанов Станислав ВикентьевичВеликий князь Александр Михайлович к русскому народу Воздушный флот России должен быть сильнее воздушных флотов наших соседей. Это следует помнить каждому, кому дорога военная мощь нашей Родины.Три года тому назад я обращался с воззванием, прося жертвовать на создание
Из книги Екатерина Великая и ее семейство автора Балязин Вольдемар НиколаевичЖитие старца Федора Кузьмича Ранней осенью 1836 года к одной из кузниц, расположенных на окраине города Красноуфимска Пермской губернии, подъехал высокий старик-крестьянин с длинной окладистой бородой. Кузнец обратил внимание, что лошадь под стариком была хорошей породы,
Из книги В Ставке Верховного Главнокомандующего автора Бубнов Александр ДмитриевичГлава III. Великий князь Николай Николаевич По своим личным качествам великий князь Николай Николаевич был выдающимся человеком, а среди членов императорской фамилии представлял собою отрадное исключение.По природе своей честный, прямой и благородный, он соединял в себе
автора Хмыров Михаил Дмитриевич10. АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ, великий князь тверской и в течение двух лет владимирский Родился 7 октября 1301 г. от брака св. Михаила Ярославича, великого князя тверского, со св. Анной, дочерью князя Дмитрия Борисовича ростовского. Отмщая смерть отца, убитого в Орде (1318 г.)
Из книги Алфавитно-справочный перечень государей русских и замечательнейших особ их крови автора Хмыров Михаил Дмитриевич73. ДМИТРИЙ II МИХАЙЛОВИЧ, прозванием Грозные Очи, князь тверской и потом великий князь владимирский сын св. Михаила Ярославича, князя тверского и великого князя владимирского, от брака с княжной Анной Дмитриевной ростовской, также признанной святою (см. 28).Родился в Твери 15
Из книги Николай I без ретуши автора Гордин Яков АркадьевичВеликий князь Николай Павлович
Из книги Московская Русь: от Средневековья к Новому времени автора Беляев Леонид АндреевичАлександр Михайлович, великий князь тверской и владимирский Александр Михайлович, великий князь тверской и владимирский (1301–1339) - второй по старшинству сын великого князя Михаила Ярославича, одна из самых ярких фигур в решительной схватке между Москвой и Тверью за
автора Вострышев Михаил ИвановичВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИРСКИЙ ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ГРОЗНЫЕ ОЧИ (1299–1326) Старший сын великого князя Михаила Ярославича. Родился 15 сентября 1299 года в Твери. В 1311 году послан своим отцом в поход на Нижний Новгород, но был остановлен митрополитом Петром.Великий князь Тверской с 1319
Из книги Все правители России автора Вострышев Михаил ИвановичВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИРСКИЙ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (1301–1339) Второй сын великого князя Михаила Ярославича. Родился 7 октября 1301 года. Князь Тверской в 1326–1328 и 1337–1339 годах. Князь Псковский в 1323–1329 и 1331–1337 годах.Получил ярлык на великое княжение от хана Узбека в 1326 году, но жил
Из книги Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя» автора Дубровин Николай ФедоровичВеликий князь Николай Николаевич Родился в 1831 г.После Крымской войны был генерал-инспектором по инженерной части и кавалерии.Во время войны 1877–1878 гг. состоял главнокомандующим армией, действовавшей на европейском театре войны. Переправа через Дунай и взятие в плен
Из книги Александр I и тайна Федора Козьмича автора Кудряшов Константин ВасильевичГлава VII. «Тайна» Федора Козьмича Наиболее распространенный портрет старца во весь рост в самом деле обнаруживает большое, я бы сказал, поразительное сходство с Александром I. Оно особенно бросается в глаза, если сравнивать оба портрета, прикрыв бороду старца. Большего
Николай Михайлович Челов (1909 год, с. Левашово, ныне Стерлитамакский район, Башкортостан - 9 декабря 1943 года, гора Митридат, Керчь, Крым) - подполковник, Герой Советского Союза.
Начальная биография
Николай Михайлович Челов родился в 1909 году в селе Левашово ныне Стерлитамакского района Башкирии в крестьянской семье.
Окончил семь классов. С 1928 по 1929 год Челов работал секретарём Левашовского сельсовета.
Военная служба
Довоенный период
В 1929 году Николай Челов был призван в ряды РККА Стерлитамакским горвоенкоматом Башкирской АССР.
В 1932 году вступил в ряды ВКП(б).
Окончил полковую школу, курсы снайперов, а в 1941 году - курсы усовершенствования комсостава «Выстрел», после чего служил на должности начальника полковой школы.
Великая Отечественная война
Подполковник Николай Михайлович Челов отличился в освобождении Крыма. 9 декабря 1943 года 1331-й горнострелковый полк (318-я горнострелковая дивизия, 18-я армия) под командованием Челова прорвал оборону противника, войска которого блокировали штаб 318-й горнострелковой дивизии на горе Митридат под городом Керчь. Подполковник Челов возглавил атаку и погиб в этом бою. Похоронен в Керчи, у подножия горы Митридат.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 мая 1944 года за умелое командование полком, образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом геройство и мужество подполковнику Николай Михайловичу Челову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Память
В честь погибших десантников на горе Митридат был установлен обелиск. В Центральном районе города-героя Керчь в честь Николая Михайловича Челова названа улица.
Награды
- Медаль «Золотая Звезда» (16.05.1944);
- орден Ленина (16.05.1944);
- два ордена Красного Знамени (30.04.1943; 06.11.1943);
- орден Отечественной войны 1-й степени (18.09.1943).
В рамках рубрики «Исторический календарь» мы продолжаем наш , посвященный приближающемуся 100-летию революции 1917 года. Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный члену Императорской фамилии, известному русскому историку, внуку Императора Николая I Великому князю Николаю Михайловичу, возглавившему накануне Февральской революции «великокняжескую фронду».
Родился 14 апреля 1859 года в Царском Селе. Его отцом был Великий князь Михаил Николаевич (1832‒1909) ‒ младший сын Императора Николая I, генерал-фельдмаршал, наместник на Кавказе и председатель Государственного совета, положивший начало ветви Романовых, именуемой «Михайловичами». Мать ‒ Великая княгиня Ольга Федоровна (1839‒1891) ‒ до принятия православия звалась Цецилией Августой, и была до замужества принцессой и маркграфиней Баденской. Являясь натурой темпераментной, в великосветских кругах Ольга Федоровна имела репутацию смелой женщины, не воздержанной на язык и даже не боявшейся перечить Императору Александру III, который как-то с досадой сказал о ней: «Ольгу Федоровну все признают умною женщиной. В чем же выражается этот ум? Сплетничает и читает пустейшие романы, а никаким серьезным делом заниматься не хочет» . С.Ю. Витте отзывался об Ольге Федоровне крайне нелестно: «Красивая, умная, с волею, она обладала прескверным характером, имела постоянных фаворитов и была самой хитрой и бессердечной. Она совершенно держала мужа в своих руках. Молва говорила, будто действительный отец ее был некий банкир-еврей, барон Haber. Император Александр III иногда называл ее в интимном кружке "тетушка Haber"» .
По существовавшей традиции Великий князь уже в день своего рождения был назначен шефом 3-й Гвардейской и Гренадерской Артиллерийских бригад, зачислен в лейб-гвардии Конно-гренадерский полк и лейб-гвардии 2-ю легкую батарею. Предполагалось, что его жизнь, как и жизнь практически всех Великих князей, будет посвящена военной службе. В 1875 году он получил чин подпоручика, в звании штабс-капитана воевал на Кавказском театре Русско-турецкой войны 1877-78 гг., удостоившись ордена святого Георгия 4-й степени за проявленную храбрость в сражении с турками на Аладжинских высотах (Западная Армения). После окончания войны, Великий князь продолжил службу в лейб-гвардии Гренадерском полку, затем, после окончания Николаевской академии Генерального штаба, отдал 10 лет службе в Кавалергардском полку, некоторое время командовал 16 гренадерским Мингрельским полком, а затем ‒ Кавказской гренадерской дивизией. Как отмечает современный исследователь, «самым большим достижением в военной карьере Николая Михайловича следует считать назначение в 1897 г. Командующим знаменитой Кавказской Гренадерской дивизией, как назвал ее в поздравлении сыну Михаил Николаевич ‒ первой по значению во "всей нашей доблестной армии". Но это была последняя военная должность Великого князя ‒ в 1903 г. он отчисляется от дивизии в чине генерал-лейтенанта (1901 г.). Тогда же последовало назначение Николая Михайловича генерал-адъютантом к Его Императорскому Величеству» . Последним военным чином стало для Николая Михайловича звание генерала от инфантерии по гвардейской пехоте, пожалованное Государем в 1913 году. В годы Первой мировой войны Николай Михайлович состоял при Ставке. По собственному желанию он был зачислен в распоряжение генерала Н.И. Иванова, которого сам выбрал как «лучшего из худших». В письме к Государю, Великий князь писал: «Ввиду того, что за 10 лет я окончательно отстал от фронта, то мог бы принести пользу только в качестве человека, состоящего по особым поручениям» . Просьба эта была Императором удовлетворена, ‒ во время войны Николай Михайлович исполнял личные поручения Государя, но никаких ответственных постов не занимал.
Но, несмотря на достигнутые высоты, не военная служба прославила Великого князя, а научная деятельность. Интерес Николая Михайловича к науке, проявившийся еще в юности, начался с энтомологии (раздел зоологии, изучающий насекомых), и уже в 18 лет за свои публикации в этой области он был избран членом Французского Энтомологического общества. На протяжении 26 лет Николай Михайлович собирал коллекцию бабочек, позже переданную в дар Зоологическому музею Императорской Академии Наук. В 1890-х годах Великий князь увлекся изучением русской истории, также сумев прославиться на этом поприще, получив широкую известность как автор ряда исторических трудов, посвященных эпохе Императора Александра I и Наполеоновских войн. По инициативе Николая Михайловича и под его руководством велась большая работа по публикации исторических источников и составлению справочников-некрополей. Однако, как отмечал монархист В.М. Пуришкевич, как историк Великий князь казался ему тогда (позже они найдут общий язык) «крайне несимпатичным», так как в своих исторических трудах выставлял своих царственных дедов и прадедов «в крайне неприглядном виде».
Его младший брат Александр Михайлович вспоминал: «Моя мать мечтала о его блестящей военной карьере, и, чтобы доставить ей удовольствие, мой брат Николай окончил военное училище с отличием. Однако истинное его призвание было в отвлеченных исторических изысканиях. Он служил в Кавалергардском полку только вследствие его дружеских отношений с Императрицей Mapиeй Федоровной (моей тещей) и носил звание командира этого полка. Он был настолько выше в смысле умственного развития своих товарищей-однополчан, что это лишало его всякого удовольствия в общении с ними. Постепенно он отдалялся от связей с военным миром и проводил все свое время в исторических архивах С.-Петербурга и Парижа. Его монументальная биография Императора Александра I, написанная после долгих лет собирания материалов и проверки дат, останется непревзойденной в исторической русской литературе. Ни один студент начала двадцатого столетия не мог не знать анализа событий и обозрения периода, описанного Великим князем Николаем Михайловичем. Книга, которая была переведена на французский язык, произвела сенсацию в среде французских наполеонистов, заставив их пересмотреть, исправить и даже пересоставить целый ряд исторических трактатов» .
Николай Михайлович был председателем Русского Исторического общества (с 1910), в 1915 году по решению Совета Московского университета получил степень доктора русской истории. Великий князь возглавлял также Русское Географическое общество (с 1892), Общество защиты и сохранения памятников искусства и старины (с 1910), был почетным членом Императорского Московского археологического общества (с 1907), Академии духовных и политических наук Института Франции (1913), доктором философии Берлинского университета (1910‒1914).
Великий князь считался одним из богатейших людей Российской империи. В его владении находились Ново-Михайловский дворец в Санкт-Петербурге, имение Михайловское в Петербургской губернии, имения в Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниях, имение Боржоми в Грузии, и, совместно с братьями - имением Вардане в Черноморской губернии (совокупно Николай Михайлович был владельцем около 150 тыс. десятин земли). Широко известны были его страсть к охоте и увлечение орнитологией. Великий князь никогда не был женат, что породило в обществе слухи о его нетрадиционной ориентации. Правда это или вымысел, сказать трудно, но если верить писательнице Н.Н. Берберовой, Николай Михайлович водился «с молодыми людьми, которых предпочитал молодым женщинам, относясь к последним более чем холодно», а «одним из его любовников был вел. кн. Дмитрий Павлович». О его личных качествах весьма нелестно отзывался известный государственный деятель А.А. Половцов, записавший в своем дневнике: «...Николай Михайлович по обыкновению взволнованный и преисполненный сплетен и всякого рода осуждений. ...Зная его как интригана и вообще не внушающего доверия человека, я всячески стараюсь молчанием отделаться от него. (...) Николай ‒ умный, злословливый и ничем серьезным не занимающийся (...) По обыкновению говорит много, зло, преувеличенно» .
Николай Михайлович придерживался весьма либеральных и оппозиционных взглядов. Находясь в переписке с писателем Л.Н. Толстым, он сообщал ему в одном из писем: «...Смею Вас уверить, что, несмотря на родственные узы, я гораздо ближе к Вам, чем к ним. Именно чувство деликатности вследствие моего родства заставляет меня молчать по поводу существующего порядка и власти, и это молчание еще тяжелее, так как все язвы режима мне очевидны и исцеление оных я вижу только в коренном переломе всего существующего» . Берберова утверждала, что Великий князь был членом масонской ложи. А вскоре он заслужил в светских кругах знаковое прозвище «Филипп Эгалите», данное ему в честь принца крови и родственника короля Людовика XVI, который, несмотря на свою принадлежность к Бурбонам и несметное богатство, отличался оппозиционностью, был великим мастером масонской ложи и во время Великой французской революции примкнул к революционерам. Французский посол Морис Палеолог оставил такую характерную запись в своем дневнике, после общения с Великим князем: «Николай Михайлович, "Николай Эгалитэ", интересующийся передовыми идеями и новыми людьми» . «Высокообразованный и весьма талантливый, он единственный из членов Императорской фамилии являлся искренним сторонником либеральных идей, которые высказывал с такой откровенностью, что заслужил при дворе прозвище "Филиппа Эгалите"», ‒ вспоминал министр иностранных дел А.П. Извольский. При этом, отмечал мемуарист, Великий князь «был в хороших отношениях с Императором и имел обыкновение говорить с ним совершенно откровенно. Они сообща работали в области исторических наук, ‒ Великий князь был председателем Императорского Исторического общества, а Николай II ‒ почетным его председателем. (...) [Но] несмотря на глубокое уважение, которое Николай II питал к нему, Великий князь не имел на Государя политического влияния и не занимал никакого поста на государственной службе» .
Прозвище «Филипп Эгалите», как показали дальнейшие события, оказалось пророческим. Николая Михайловича сближали с французским принцем не только происхождение, богатство и оппозиционность, но и трагический жизненный финал, ‒ как и Филипп Эгалите он стал жертвой революции, торжеству которой сам же невольно способствовал.
«Нас называли "опасными радикалами", ‒ вспоминал Великий князь Александр Михайлович. ‒ Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым "радикальным" и самым одаренным членом нашей семьи. (...) Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его "офранцуженными" политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо ‒ Жореса, он не хотел допустить того, что создание в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом. Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться. В гвардии ему дали прозвище "Филиппа Эгалитэ", но авторы этого прозвища не подозревали, что их царственный однополчанин шел в своем демократизме гораздо дальше, нежели брат французского короля, который мечтал воспользоваться революцией, как трамплином для достижения собственных честолюбивых планов. Мой брать Николай обладал всеми качествами лойяльнейшего президента цивилизованной республики, что заставляло его часто забывать, что Невский проспект и Елисейские поля ‒ это далеко не одно и то же» .
«Николай Михайлович давно придерживался либеральных взглядов, в свое время переписывался с Л.Н. Толстым, был лично знаком со многими членами Государственной думы, открыто критиковал некоторых министров, но активного участия в политике до начала 1916 г. он не принимал» , ‒ отмечают историки Е.Е. Петрова и К.О. Битюков. Но оппозиционность Великого князя в итоге привела к тому, что накануне Февральской революции он превратился в наиболее радикального критика Царской семьи из числа Великих князей, став фактическим лидером «великокняжеской фронды». При этом Великий князь прекрасно осознавал угрозу, нависшую над монархией. Еще в 1914 году он писал: «...Для меня ясно, что во всех странах произойдут громадные перевороты ; мне мнится конец многих монархий и триумф всемирного социализма, который должен взять верх, ибо всегда высказывался против войны. У нас на Руси не обойдется без крупных волнений и беспорядков...» Но вывод, который делал из этого Николай Михайлович, оказывался сомнительным. По его мнению, риск революционных потрясений в России становился тем выше, чем более «правительство будет бессмысленно льнуть направо» . Такая логика привела к тому, что Великий князь оказался на стороне думской либеральной оппозиции. «Для Великого князя Николая Михайловича характерна связь с Думой, либеральные взгляды и несдержанность в политических и персональных оценках » , ‒ отмечают Е.Е. Петрова и К.О. Битюков.
Находясь в переписке с вдовствующей Императрицей Марией Федоровной, Николай Михайлович на протяжении 1916 года регулярно писал ей о «пагубном влиянии» Александры Федоровны, указывая, что «образ мыслей А.Ф. принял угрожающий оборот не только для повседневных интересов нашей родины, но и для интересов Ники и всей династии» . Не менее негативно он относился и к кадровым назначениям Царя, требуя от Императрицы-матери «открыть глаза Ники». В аристократическом яхт-клубе Николай Михайлович открыто позволял себе критику Императора и Императрицы, довольно резко высказывался о способностях правительства и командования Русской армии, пытался «открыть глаза» Царю на близкую катастрофу, полагая, что ее главными виновниками являются не критики власти, а ее носители. Особое недовольство Великого князя, как уже было сказано выше, вызывала Императрица Александра Федоровна, которая, по его мнению, сбила Царя с толка путем «ловких махинаций» при поддержке «темных сил». 1 ноября 1916 года Николай Михайлович направил Царю письмо, в котором заявлял, что если бы ему «удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобою доверие громадного большинства твоих подданных» . «Когда время настанет, а оно уже не за горами, ‒ поучал Великий князь Императора, ‒ ты сам, с высоты престола можешь даровать желанную ответственность министров перед тобою и законодательными учреждениями...»
Среди других корреспондентов Великого князя были члены Прогрессивного бока думцы и Н.Н. Львов, встречался он и с председателем Государственной думы М.В. Родзянко, с которым имел «большую беседу». Николай Михайлович был в курсе состава намечавшегося либеральной оппозицией «ответственного министерства», оказывая этой идее посильное содействие. Встречался Великий князь и с , которому накануне убийства Г.Е. Распутина рассказывал о «темных силах» и «кознях» Императрицы, после чего правый депутат, по его собственным словам, «несколько минут, под впечатлением прослушанного, сидел, как загипнотизированный» и пришел в себя лишь после того, как Николай Михайлович предложил ему сигару. Возможно, отмечают современные исследователи, «этот разговор стал отправной точкой как для антираспутинского выступления В.М. Пуришкевича в Думе 19 ноября, так и для его участия в убийстве Г.Е. Распутина» . Ноябрьский «штурм власти», предпринятый в 1916 году оппозиционными депутатами Государственной думы, Николай Михайлович также приветствовал, заявив на следующий день после «исторической речи» В.М. Пуришкевича, во время которой он «плакал как ребенок, плакал от стыда» : «Я пробил брешь, и другие продолжили штурм, который завершился вчера в Думе . (...) Это моя первая победа».
«Записки» Великого князя за 1916 год прекрасно иллюстрируют его политические взгляды накануне революции. Особенно интересны в этом плане страницы, посвященные убийству Г.Е. Распутина. (Об отношении Великого князя к этому преступлению А.Н. Бенуа напишет в своем дневнике так: «Очень, говорят, наслаждается всей историей Вел. Князь Николай Михайлович, который, по некоторым сведениям, является настоящим подстрекателем» ). Характеризуя действия убийц, Николай Михайлович отмечал: «безусловно, они невропаты, какие-то эстеты, и все, что они совершили, ‒ хотя очистили воздух, ‒ полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной, и с Протопоповым (министром внутренних дел. ‒ А.И .). ...У меня снова мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было. (...) С Протопоповым еще возможно поладить, но каким образом обезвредить Александру Федоровну? Задача ‒ почти невыполнимая. Между тем, время идет, а с их отъездом и Пуришкевича я других исполнителей не вижу и не знаю» . Правда, спохватившись и, видимо, ужаснувшись собственных мыслей, Великий князь сделал примечание: «Но, ей-ей, я не из породы эстетов и, еще менее, убийц...»
Сочувствие убийцам Распутина, а также участие князя в «великокняжеской фронде» не остались без внимания Императора. «До меня со всех сторон доходят сведения, ‒ говорилось в письме Государя, ‒ что Николай Михайлович в яхт-клубе позволяет себе говорить неподобающие вещи. Передайте ему, чтобы он прекратил эти разговоры, а в противном случае я приму соответствующие меры» . Оправдываясь, Николай Михайлович велел передать Императору следующее: «Пороков у меня много, язык без костей. Единственная может быть моя вина, что я еженедельно пишу имп. Марии Федоровне подробное письмо о текущих событиях, по силе своего разумения и совести. В этих письмах я пишу все, не стесняясь ничем, и говорю свое мнение, не стесняясь ни лицами, ни другими соображениями. (...) ...Возведенное на меня обвинение несправедливо и считаю себя невиновным» .
Крайне возмущена поведением Николая Михайловича была Императрица Александра Федоровна, расценивавшая его оппозиционную деятельность едва ли не как государственную измену. Она удивлялась, почему Царь не припугнет своего родственника ссылкой в Сибирь, и возмущенно писала супругу о том, что Николай Михайлович дурно отзывается о ней в яхт-клубе и при этом «прячется за спиной» Императрицы Марии Федоровны, что есть «мерзость и предательство». Заключая, что Николай Михайлович является «воплощением всего злого», «что все преданные люди ненавидят его», Александра Федоровна передавала супругу отзыв о Великом князе, данный Распутиным: «Человек он ничтожный». Вспомнив слухи о еврейском происхождении матери Николая Михайловича, Александра Федоровна в сердцах восклицала: «Скверный он человек, внук еврея!»
«Довольно красивый и очень умный, он был прожженным интриганом, ‒ утверждал начальник канцелярии Министерства Императорского Двора генерал А.А. Мосолов. ‒ ...Он всегда всех критиковал, но сам никогда ничего не делал. (...) Когда Царь уехал на фронт, Николай Михайлович остался в Петрограде. В клубе, где он всегда был в центре внимания, его язвительные высказывания, ниспровергавшие все, что можно, наносили большой вред самодержавию. Критика, исходящая из высших сфер, заражала своим ядом всех и разрушала моральный авторитет Государя. Императрица ненавидела его до глубины души. Именно Николай Михайлович стал инициатором написания коллективного послания царю (сразу же после убийства Распутина), которое окончательно рассорило Царя и его родственников».
В конце концов, терпение Императора иссякло (чашу терпения переполнила подпись под адресованным Государю коллективным письмом Великих князей, выступивших в защиту одного из убийц Распутина - Великого князя Дмитрия Павловича), и в последний день 1916 года Николай Михайлович получил приказание выехать на два месяца в свое имение Грушевку Херсонской губернии. Откликаясь на царское повеление, Николай Михайлович писал: «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть? А он (царь. ‒ А.И.), что это за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души не дурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!»
Столичное «общество» выражало опальному князю сочувствие. «Весь город, говорят, перебывал у него» , ‒ отметил в дневнике Великий князь Андрей Владимирович. «В высших кругах захлебывались рассказами о высылке В. Кн. Николая Михайловича, ‒ вспоминал жандармский генерал А.И. Спиридович. ‒ ...Некоторые, зная В. Князя, только как болтуна, находили высылку слишком строгой мерой и обвиняли за нее, конечно, Царицу» . Из уст в уста в высшем обществе передавали слова Николая Михайловича, брошенные накануне ссылки, что он поедет 1 января в Царское Село, так как «не желает целовать руки...» Сочувствующий российской либеральной оппозиции французский посол М. Палеолог так прокомментировал, взбудоражившее общество известие о «репрессии» в отношении члена Императорского Дома: «При получении известия об этом, мне тотчас приходит на память один исторический прецедент. 19 ноября 1787 г. Людовик XVI выслал герцога Орлеанского в его имение Виллер-Коттрэ, чтоб наказать его за то, что он заявил в парижском парламенте, что только генеральные штаты имеют право разрешить королю дополнительные налоги. Так неужели Россия дошла до 1787 г.? ‒ Нет!.. Она зашла уже гораздо дальше. Подвергая суровому наказанию великого князя Николая Михайловича, Император хотел, очевидно, терроризировать императорскую фамилию и ему это удалось, потому что она в ужасе; но Николай Михайлович не заслужил, может быть, "ни эту чрезмерную честь, ни эту обиду". В сущности он не опасен. Решающий кризис, который переживает царизм в России, требует Ретца или Мирабо. А Николай Михайлович скорее критик и фрондер, чем заговорщик; он слишком любит салонные эпиграммы. Он не является ни в малейшей степени человеком риска и натиска. Как бы там ни было, заговор великих князей дал осечку» .
По дороге в ссылку, Николай Михайлович, пообщавшись с представителями оппозиции В.В. Шульгиным и , оставил любопытную запись: «Шульгин ‒ вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота! Другой, тоже цельный тип, Терещенко, молодой, богатейший, но глубокий патриот, верит в будущее, верит твердо, уверен, что через месяц все лопнет, что я вернусь из ссылки раньше времени. Дай-то Бог! Его устами да мед пить. Но какая злоба у этих людей к режиму, к ней, к нему, и они это все не скрывают, и оба в один голос говорят о возможности цареубийства!»
Надежды Великого князя вскоре оправдались, но лишь отчасти. Из необременительной ссылки он смог вернуться в столицу во время Февральской революции. Николай Михайлович приветствовал Февральскую революцию и признал власть Временного правительства. Он несколько раз встречался с , обсуждая с ним вопрос об отказе всех Великих князей на престолонаследие и о передаче их удельных владений в пользу государства. Очень показательно желание Николая Михайловича сразу же после революции установить памятник декабристам, о котором он писал 7 марта 1917 года Керенскому, предлагая поддержать этот проект материально.
Он не стеснялся публично осуждать политику и личность Государя, чем вызвал гнев Великого князя Георгия Михайловича, писавшего в одном из частных писем, что «к ужасу своему» он прочел слова своего старшего брата в одной из газет, охарактеризованные им как «низкая и недостойная гадость», как месть «лежачему». Сам являясь противником Императрицы Александры Федоровны, Георгий Михайлович замечал: «Мы можем говорить между собой о чем нам угодно, но выносить грязь на улицу и поносить несчастного человека — это низко…» Генерал П.Н. Врангель вспоминал: «В ряде газет появились "интервью" Великих князей Кирилла Владимировича и Николая Михайловича, где они самым недостойным образом порочили отрекшегося Царя. Без возмущения нельзя было читать эти интервью».
М. Палеолог оставил следующее свидетельство, относящееся к мартовским дням 1917 года: «После полудня, проезжая по Миллионной, я замечаю Великого князя Николая Михайловича. Одетый в цивильный костюм, похожий с виду на старого чиновника, он бродит вокруг своего дворца. Он открыто перешел на сторону Революции и сыплет оптимистическими заявлениями. Я его достаточно знаю, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что отныне падение самодержавия обеспечивает спасение и величие России; но я сомневаюсь, чтобы он долго сохранял свои иллюзии, и желаю ему, чтобы он не потерял их, как потерял свои иллюзии Филипп-Эгалитэ» .
Но иллюзии имеют свойство рассеиваться при соприкосновении с суровой реальностью. Как и у многих вольных или невольных виновников революции, во взглядах Николая Михайловича, человека неглупого, довольно скоро наступило разочарование в революционных событиях. «Анархия полная, и никто не может сказать, когда будет положен конец подобному положению вещей. "Большевизм" все больше и больше захватывает провинцию, и некоторые уезды в ряде губерний полностью опустошены крестьянами и дезертирами... Жгут и громят все, никого не щадя. Временное правительство не в силах обуздать этот народный шквал...» - писал он в начале октября 1917-го одному из своих корреспондентов. М. Палеолог, общавшийся с Великим князем в мае 1917 года, записал в своем дневнике следующие слова: «Как далек он от великолепного оптимизма, который он проявлял в начале нового режима! Он не скрывает от меня своей тоски и печали. (...) ...В то время, как он проводит меня через салоны в вестибюль, в голосе его слышится волнение. (...) - Не могу же я забыть, что я висельник!»
Последним словам вскоре суждено было сбыться. После прихода к власти большевиков Николай Михайлович, как и остальные представители Дома Романовых, подвергся преследованию. В марте 1918 года он вместе с братом Георгием Михайловичем и кузеном Дмитрием Константиновичем был выслан в Вологду. 1 июля 1918 г. находившийся в ссылке Великий князь был арестован, а 21 июля перевезен в Петроград и помещен в Дом предварительного заключения. Сидевший вместе с Великим князем последний военный министр Временного правительства А.И. Верховский, вспоминал: «Библиотекой заведовал бывший Великий князь Николай Михайлович, упрекавший меня за то, что я арестовал в Крыму Николая Николаевича и бывшую Императрицу Марию Федоровну. Николай Михайлович смеялся надо мною. "Вы нас арестовывали в апреле, а теперь сидите вместе с нами. Во-первых, вам поделом, а во-вторых, учитесь истории, ‒ Николай Михайлович был известным историком. ‒ В революционной борьбе нет середины. Если вы не идете с последовательными революционерами, то, как видите, вы оказываетесь за одной решеткой с нами"» .
Находясь в заключении, Николай Михайлович вернулся к историческим штудиям. В начале января 1919 года он направил прошение, которое просил передать А.Н. Луначарскому. Князь сообщал, что он, несмотря на тяжелые условия заключения и недостаток материала, пишет большую работу о реформаторе Сперанском. Николай Михайлович просил вернуть ему свободу, дать отдохнуть от нравственных и физических мучений, после чего выражал готовность принять от новой власти любую работу по специальности, заверяя, что никаких коварных замыслов против советской власти он не имел и не имеет. Но советская власть в прогрессивном Великом князе не нуждалась.
9 января 1919 года Николай Михайлович как член «императорской своры» был приговорен Президиумом ВЧК к смертной казни. «Мои братья, Великие Князья Николай Михайлович и Георгий Михайлович, ‒ писал Великий князь Александр Михайлович, ‒ встретили свою смерть в Петропавловской крепости, где, начиная с Петра Великого, были погребены все русские Государи и Великие князья. Максим Горький просил у Ленина помилования для Николая Михайловича, которого глубоко уважали даже на большевистских верхах за его ценные исторические труды и всем известный передовой образ мыслей. "Революция не нуждается в историках", ‒ ответил глава советского правительства и подписал смертный приговор» . Не помогло и ходатайство Академии наук, просившей за князя. Приговор был приведен в исполнение 24 января 1919 года. Вместе с Николаем Михайловичем и его братом Георгием, были расстреляны и его двоюродные братья ‒ Великие князья Павел Александрович и Дмитрий Константинович. Тюремный служитель, ставший свидетелем этой казни, рассказывал: «В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их (Великих князей. ‒ А.И.) голыми по пояс и провели на территорию Монетного двора, где у крепостной стены напротив собора была вырыта общая могила, где уже лежали тринадцать трупов. Поставили князей на краю и открыли по ним стрельбу» .
Постановлением Генеральной прокуратуры Российской Федерации от 9 июня 1999 года Великий князь Николай Михайлович был реабилитирован. Но что характерно: Архиерейский собор Русской Православной Церкви Заграницей, прославивший в 1981 году в лике святых трех из четырех расстрелянных в Петропавловской крепости Великих князей, отказал в этом лишь одному из них ‒ Николаю Михайловичу, внесшему своей крайне бестолковой «политической деятельностью» посильный вклад в крушение русской монархии.
Шведский писатель и журналист Стаффан Скотт писал по этому поводу: «Когда Русская Зарубежная Церковь в 1981 году причислила к лику святых великомучеников всех членов династии Романовых, убитых во время революции, а также другие жертвы того периода, имени Николая Михайловича среди них не упоминается и в его честь не было написано иконы. Дело в том, что он иногда называл себя социалистом и к тому же был масоном, а кроме того, с точки зрения Церкви, считался атеистом. Зная взгляды Великого князя Николая Михайловича, можно предположить, что он был бы доволен, что избежал удела великомученика» .
Однако, на установленной в 2004 г. по инициативе настоятеля Петропавловского собора игумена Александра (Федорова) на одном из пилонов Великокняжеской усыпальницы мемориальной доске в память о четырех убиенных Великих князьях, по какому-то недоразумению Николай Михайлович именуется не только «достойнейшим представителем Российского Императорского Дома», но и «благоверным»...
Хороший историк и, несомненно, одаренный ученый, Николай Михайлович оказался крайне наивным и недальновидным «политиком» ‒ видимо, искренне желая стране блага и думая, что своими действиями он спасает монархию от краха, на деле он стал одним из ее могильщиков...
Подготовил Андрей Иванов , доктор исторических наук
Николай Михайлович Романов, великий князь и наш сегодняшний герой – постоянный персонаж проекта «1917 Свободная история» . Если не видели, очень рекомендуем этот ресурс. Там в отрывках из писем, дневников, воспоминаний практически в режиме реального времени день за днем воссоздаются события, случившиеся ровно 100 лет назад. А 100 лет назад что у нас было? Правильно, конец 1916-го года, и вот-вот наступит судьбоносный 1917-й. О том, как все шло к тому, к чему в итоге пришло, и о том, почему ни к чему другому прийти просто не могло – этот документальный «сериал». Призрак революции уже бродит по России, его замечают и отмечают уже почти все, и пребывают в тревожном ожидании чего-то вроде последнего дня Помпеи. А читатели (мы) тем временем чувствуют себя такими немножко спойлерами. Мы ведь уже знаем, когда и как наступит этот “последний день”, мы даже словно бы чуть-чуть умудреннее тех, не знающих (хотя это, разумеется, чистая иллюзия, нам бы так знать про собственное завтра, как про их). Но от того, что мы-то знаем заранее – читать только интереснее.
Нет, правда, “1917” – замечательный проект! И все же СДГ уверен: нам есть чем его дополнить. Как и положено сериалу, там действуют изо дня в день одни и те же персонажи – их несколько сотен. Но все же их ежедневные свидетельства получают настоящую ценность, объем и глубину, если знаешь – что за люди, как они жили до ноября 1916-го и куда судьба заведет их потом, после 1917-го. Как уже было сказано: читать интереснее, зная финал заранее. Но если, допустим, с персонажами по имени Распутин, Николай II, Малевич, Гумилев или Лиля Брик все ясно, и никому не нужно про них ничего объяснять, то ведь с великими князьями, министрами или депутатами Государственной Думы все не так широко известно, не правда ли? Ну вот мы вам про них и расскажем. Вот, к примеру, наш любимый герой: великий князь Николай Михайлович. Один из самых активно действующих там персонажей, пытавшийся предупредить царя об опасности, отвести его от Распутина и тем самым вызвавший такую ярость императрицы Александры Федоровны. Что же было с ним раньше и, главное, что же будет потом? Начнем с “потом”… С января 1919-го…
«Носите, ребята, все-таки царские»…
Ночь с 29 на 30 января 1919 года. Петроград, Петропавловская крепость. Только что из тюрьмы на Шпалерной сюда привезли трех арестантов-однофамильцев: великих князей Николая и Георгия Михайловичей (родных братьев) и их кузена – великого князя Дмитрия Константиновича. Романовых, естественно…
Дальнейшее мы знаем из рассказа вездесущего французского журналиста Поля Эрио. Вряд ли он мог быть свидетелем событий. Просто он умел находить свидетелей и расспрашивать их. Современники, во всяком случае, Полю Эрио верили: на вранье он не попадался. Итак, вот что он пишет: «Разбуженный и выведенный из своей одиночки, великий князь Николай Михайлович предположил, что его собираются отправить в Москву. Он так мало подозревал, что его ведут на расстрел, что взял с собой котенка, которого вырастил в тюрьме. Был 1 час 20 минут, когда машина, которую сопровождали шесть красногвардейцев, выехала из тюрьмы…
Когда великие князья были выстроены перед ямой, комиссар, который командовал взводом, приказал им снять шубы и пиджаки. В этот момент Николай Михайлович заговорил… Как передали мне, он говорил довольно долго, и спокойствие, которое он показал перед смертью, взволновало самих красногвардейцев. Затем четыре великих князя обнялись. Николай последний раз погладил котенка, которого доверил одному солдату, и несчастные разделись. Они были сражены одним залпом. Затем тела были сброшены в зияющий ров…».
Этот рассказ дополняют воспоминания доктора Мальцева, лечившего четвертого расстрелянного в ту ночь великого князя: (сильно больной, он дожидался решения своей судьбы в тюремной больнице. Его даже на расстрел принесли на носилках). Так вот доктор Мальцев слышал от тюремщика Петропавловской крепости: в 3 часа ночи солдаты Благовидов и Соловьев провели по пояс обнаженных узников на территорию Монетного двора, где у крепостной стены напротив собора была вырыта глубокая братская могила, и в ней уже лежали закоченевшие на морозе тела расстрелянных…
Потом еще разные люди рассказывали какие-то подробности. Понять, что тут легенда, а что правда, уже невозможно. А подробности такие: Дмитрий Константинович, как человек очень религиозный, в последние минуты молился о спасении душ своих палачей. Ему вторил Павел Александрович: «Боже, прости им, они не ведают, что творят». А Николай Михайлович тем временем стянул сапоги и бросил их солдатам: «Носите, ребята. Все-таки царские…»
Великий князь Николай Михайлович
Дополнительный ужас ситуации придает телефонный разговор жены Павла Александровича – княгини Ольги Палей – с женой Горького, актрисой МХТ и народным комиссаром по театрам Марией Федоровной Андреевой 31 января – то есть больше чем через сутки после расстрела. О котором тогда еще никто не знал. Ольга Валериановна затем и телефонировала на квартиру Горького, чтобы в очередной раз похлопотать за мужа. Трубку взяла Андреева. В своих мемуарах Ольга Палей пишет:
Максим Горький и Мария Андреева
«Мария Федоровна,- говорю я,- я в страшной тревоге, еле держусь на ногах, умоляю Вас, скажите мне, где мой муж?..
Но Ваш муж не подвергается никакому риску, - отвечает она мне,- сегодня Алексей Максимович должен вернуться из Москвы с подписанным распоряжением об освобождении их всех.
Но мне сказали, что их увезли! Об их участи ходят самые зловещие слухи.
Что за идея,- говорит она мне,- правительство Советов никогда не наказывает без причины, теперь в России есть правосудие; даю Вам слово, что Ваш муж вне опасности».
Я бы только хотела предостеречь читателей от того, чтобы они приняли Марию Федоровну за лицемерку. Да нет, она, скорее всего, и правда верила тому, что говорила. Так же как и Горький верил, что он сможет помочь. Он очень старался. Докучал Ленину с просьбами о великих князьях. Говорил: «Ну совершите вы умный поступок! Зачем множить мучеников и героев! Это достойные люди, они ни в чем не виноваты. А Николай Михайлович Романов – еще и крупный, признанный в мире историк». «Революции не нужны историки», – ответил ему Ленин. Так во всяком случае рассказывают. Хотя есть и другая версия, которую излагал сам Горький в беседе с друзьями: мол, ему удалось убедить Ленина в том, что Великие князья не представляют опасности для Советской власти. И Ленин даже выдал ему письменное распоряжение об их немедленном освобождении. С этим распоряжением Горький помчался на вокзал, чтобы ехать в Петроград. Но он и в поезд не успел сесть – на перроне купил газету, а там – сообщение о расстреле Романовых…
Прошли годы. В 1981-ом Русская Зарубежная церковь канонизировала их всех: убитых большевиками Романовых… За единственным исключением: Николая Михайловича. Почему-то он один в мученики не вышел… Да, впрочем, он и правда выбивался из семьи. Александр Бенуа скажет о Николае Михайловиче: «Самый культурный и самый умный из всей царской фамилии». Он ведь был настоящим ученым. Потому-то и предвидел многое, и пытался предотвратить, и предлагал пути… Увы, безуспешно.
Великий князь Павел Александрович с женой Ольгой Палей (морганатический, но счастливый брак)
В.к. Георгий Михайлович, брат Николая
Великий князь Дмитрий Константинович
Документальный сериал нам в помощь
В 20-х числах ноября 1916-го В.к.Николай пришел на прием к царю, своему племяннику, и врезал правду-матку: «Я долго колебался открыть тебе истину, но после того, как твоя матушка и твои обе сестры меня убедили это сделать, я решился. Ты неоднократно выражал свою волю «довести войну до победоносного конца». Уверен ли ты, что при настоящих тыловых условиях это исполнимо? Осведомлен ли ты о внутреннем положении не только внутри империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла? Разреши в кратких словах выяснить тебе суть дела. Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше - накануне эры покушений…
Пока производимый тобой выбор министров при таком же сотрудничестве был известен только ограниченному кругу лиц (имеется в виду назначение министров по указке императрицы Александры Федоровны, которой, в свою очередь, указывал Распутин – прим.СДГ) - дело могло еще идти, но раз способ стал известен всем и каждому и об этих методах распространилось во всех слоях общества, так дальше управлять Россией немыслимо. Неоднократно ты мне сказывал, что тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст, - есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради <себя> от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую тобой супругу».
Николай Михайлович не знал, примет ли его государь, поэтому заранее написал все это в виде письма, а когда личная встреча все-таки состоялась, просто зачитал написанное (а потом отдал письмо адресату). Это был не первый и не последний раз, когда царю говорили нечто подобное про Распутина. Первым был еще в 1909 году. И ничем хорошим это никогда не кончалось. И все же Николай Михайлович просто не мог молчать. Император выслушал дядю довольно спокойно, по его реакции вообще невозможно было понять: возымело ли сказанное на него хоть какое-то действие. Собственно, он просто переслал письмо жене в Петербург (сам царь в этот момент находился в ставке в Могилеве и там же состоялся весь этот разговор). Но вот императрица, по своему обыкновению, отреагировала весьма бурно: «Мой ангел милый! Я прочла письмо Николая и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он - воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его - даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и Николаша (великий князь Николай Николаевич – прим.СДГ) - величайшие мои враги в семье <…>. Женушка - твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой. Я спрошу нашего Друга (Распутина – прим.СДГ ), считает ли Он уместным, чтоб я поехала через неделю, или, так как тебе нельзя двинуться с места, не следует ли мне здесь оставаться <…>. Благословляю и целую без конца. Всецело Твоя». В этом ее письме не было ничего необычного. При любой чьей-либо попытке открыть самодержцу Российскому глаза на самоубийственность его действий и решений она реагировала именно так: “Все это интриги против твоей женушки”…
Ну и Распутин, тоже читавший письмо великого князя, добавил жару: «Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло, как брат Милюков, как все братья зла»…
Дальнейшие события вот-вот, в ближайшие дни, развернутся. Как уже сейчас можно догадаться, вопрос о ссылке великого князя Николая Михайловича предрешен (хотя случится эта ссылка только после убийства Распутина). Но – давайте просто следить за событиями в режиме реального времени на «1917»… А пока – о том, что же было раньше. До описанных событий. Ведь к этому времени Николай Михайлович прожил целую жизнь, да еще какую!
Николай Михайлович во время службы в гвардии
По прозвищу Бимбо
Родился он в семье любимого брата тогдашнего императора Александра II – Михаила Николаевича. О степени близости братьев говорит уже тот факт, что они виделись 1 (13) марта 1881, около двух часов дня, то есть за несколько минут до того, как Александр II был смертельно ранен взрывом бомбы, и Михаил Николаевич чуть ли не первым примчался на место взрыва, распоряжался перевозкой раненого и потом не отходил от брата до самое его кончины.
Таким образом сын В.к.Михаила Николаевича – Николай Михайлович приходился кузеном следующему императору – Александру III, и двоюродным дядей Николаю II, который называл его не иначе, как «ужасный дядюшка». Но не будем забегать вперед.
Когда великий князь Николай был мальчиком, его в семье называли Бимбо – вот как любопытного слоненка в сказке Киплинга. Слоненок из любопытства всюду совал свой длинный хобот. Николай штудировал науки. Бабочек начал коллекционировать и изучать с детства, а к концу жизни обзавелся коллекцией в 18 тысяч экземпляров, открыл 6 видов и подвидов и написал 9-томный фундаментальный труд о чешуекрылых, которым энтомологи пользуются до сих пор. Это не говоря о его трудах по отечественной истории…
Внешне Николай Михайлович отличался от Романовых, обычно так похожих друг на друга – он пошел в мать, был горбонос и смугл. В молодости – довольно красив. А в любви – несчастлив. В молодости он влюбился в дочь Великого герцога Баденского Викторию. А ее за него не отдали: она-то была согласна. Папенька не велел. Сославшись на слишком близкое родство: Виктория приходилась Николаю троюродной племянницей по отцу, и одновременно с этим двоюродной сестрой по матери. Нехорошо, конечно… Но в семье Романовых такое случалось. Например, брат Николая Михайловича – женился же на великой княжне Ксении, приходившейся ему двоюродной племянницей (об их союзе мы ).
Скорее всего, у честолюбивого герцога просто были на дочь другие виды – ведь в итоге ее выдали замуж за шведского наследника престола, и со временем Виктория стала королевой Швеции. С Николаем она, впрочем, сохранила дружбу на долгие годы. При этом не пыталась спасти его из заточения в 1918 году, в отличие от королевы Датской…
Верный своей юношеской любви, Николай долгое время и не пытался устроить свою семейную жизнь. Впрочем, он с головой окунулся в науку. Председатель Русского Географического и Русского Исторического общества, почетный доктор истории Московского университета, действительный член Французской академии (этой чести, кстати, весьма редко удостаивались иностранцы)… Некоторые свои труды он предпочитал писать по-французски. В России опубликовать мог не все – цензура-с. Николай II лично запретил ему публиковать две главы из фундаментального труда по Александру I. (для желающих особо глубоко погрузиться, отрывок из этой книги приведен ). В частности, запрещена была глава о любовной связи жены Александра I – императрицы Елизаветы Алексеевны с кавалергардом Охотниковым и об их внебрачном ребенке (на счастье бездетного императора, это была девочка. Родился бы мальчик – это бы весьма запутало вопрос о престолонаследии).
Но и то, что позволили опубликовать Николаю Михайловичу, вызвало большое возмущение у монархической (она же патриотическая) общественности. Историкам, кажется, во все времена приходилось нелегко! Особенно, если приводимые ими факты противоречили государственной идеологии… Николай Михайлович первым осмелился прямо написать о сознательном участии Александра I в убийстве отца – императора Павла I. Ничего не поделаешь, факты! Кстати, практически одновременно с его трудом вышла в свет драма Дмитрия Мережковского «Павел I», где тоже говорилось об этом, а также о крайнем самодурстве Павла. На Мережковского и его издателя тут же подали в суд за «дерзостное неуважение к Верховной власти». Адвокат только тем и отбился, что зачитывал суду выдержки из труда великого князя Николая…
На Романова в суд подать, естественно, никто не решился. Зато на него обрушилась патриотическая общественность. Лидер черносотенного Союза Михаила Архангела Владимир Владимир Пуришкевич писал: «Приглашение великого князя Николая Михайловича приехать к нему в любой день и час. Я боролся с самим собой: ехать или не ехать? Ибо великий князь Николай Михайлович в своих исторических трудах выставлял в крайне неприглядном виде своих царственных дедов и прадедов и марал их. Мне он казался крайне несимпатичным». Ему вторил начальник канцелярии Министерства Императорского Двора: «Довольно красивый и очень умный, он был прожженным интриганом. Он всегда всех критиковал, но сам никогда ничего не делал. Когда Царь уехал на фронт, Николай Михайлович остался в Петрограде. В клубе, где он всегда был в центре внимания, его язвительные высказывания, ниспровергавшие все, что можно, наносили большой вред самодержавию. Критика, исходящая из высших сфер, заражала своим ядом всех и разрушала моральный авторитет Государя. Императрица ненавидела его до глубины души». Вот что правда, то правда. Александра Федоровна ненавидела и говорила о великом князе: «Скверный он человек, внук еврея!» Она, впрочем, склонна была приписывать еврейское происхождение всякому, кто не выказывал достаточной преданности трону или ей лично. В данном случае под евреем подразумевался… Нет, все-таки не император Николай I, слава Богу. А другой дедушка, по матери – Великий герцог Леопольд Баденский (вышеупомянутая шведская королева Виктория, первая любовь Николая Михайловича – тоже его внучка. Не говоря уж обо всех Михайловичах, братьях и сестрах Николая). Каким боком тот вдруг – еврей, разбираться особого желания нет, наверняка найдутся иные охотники. Но интересно, что родной брат Николая – Сандро, отличался обычным для семьи Романовых антисемитизмом, и происхождение от Великого герцога Леопольда ему не мешало…
Ну а у Ники (императора Николая II) еще раньше, сразу по восшествии на престол появились причины не любить «ужасного дядю». После трагедии на Ходынском поле тот демонстративно отказался участвовать в коронационных торжествах. Мало того, он еще открыто выступал с пропагандой идей парламентаризма! Считал, видите ли, абсолютную монархию пережитком средневековья, губительным и опасным в условиях нового времени… Ратовал за учреждение конституции, которая ограничила бы власть монарха, поставив над ним закон… Утверждал, что только политическая реформа сверху, которая приблизит государственное устройство России к современным стандартам, может предотвратить революцию… И хотя ни к какой революции Николай Михайлович вовсе не призывал, в гвардии ему дали прозвище «Филипп Эгалите» – по имени герцога Орлеанского, родственника Людовика XVI, поддержавшего Великую Французскую революцию, но почти сразу же и казненного революционерами. Прозвище оказалось пророческим. Особенно с учетом последних слов, сказанных Филиппом Эгалите на эшафоте. Палач хотел снять с него сапоги (опять – сапоги!), а тот сказал: «Оставьте, они лучше снимутся после, а теперь поспешим».
Новая любовь и Лев Толстой
Что же представляла из себя вторая из запрещенных к публикации в России глав биографии Александра I? Это была глава о старце Федоре Кузьмиче. Был ли он ушедшим от мира императором, или тот все-таки умер в Таганроге в ноябре 1825-го? Начав исследовать эту тему, Николай Михайлович мечтал доказать, что Федор Кузьмич – это именно Александр I. Он был в этом почти уверен! А принадлежность к императорской фамилии, как бы там не относился к нему венценосный племянничек, все-таки открывала огромные возможности по доступу к архивам. Да вот только, изучив эти архивы, Николай Михайлович пришел к выводу: все это лишь красивая легенда.
По этому поводу у них завязалась переписка с , который свято верил в легенду о Федоре Кузьмиче. Великий князь написал Толстому 18 писем, а тот ответил не меньше 19 раз. И обсуждали они отнюдь не только историю. В письме от 15 ноября 1901 года Николай Михайлович просит у писателя совета: жениться ему или нет? Речь шла о замужней даме, Елене Михайловне Барятинской, с которой у великого князя к этому времени довольно долго тянулась любовная связь – с мужем (между прочим, адъютантом Николая Михайловича) Барятинская давно разъехалась. И, при желании, могла развестись. О ее сыне и так давно уже заботился не муж, а великий князь Николай. Впрочем, незадолго до письма Толстому этот сын Барятинской, сильно болевший, умер, оставив Елену Михайловну безутешной. Вот всю эту коллизию Николай Михайлович и решился обсудить со Львом Николаевичем: «Психологические дела, конечно, сложные, женщина потеряла все со смертью своего единственного сына. Я ее любил в течение 15 лет, из коих первые годы были полной влюбленностью с моей стороны. <Потом> страсть уже охладела, и, наконец, последние года болезнь сына все поглотила. Теперь, как это ни невероятно, я влюбился в нее снова, но иначе, чем в молодые годы, а на почве сострадания. <…> That is the question, я не считаю себя вправе делать ей намеки на супружество, во-первых, <по причине> ее горя, а во-вторых, по той причине, что у меня 70-летний старик отец, немало горя тоже <видевший>. Следовательно, дело сводится к тому, что если она пожелает быть моей женой, я чувствую, что скажу немедленно «да». Но имею ли я на это право?! <…> Будьте добры, и если можете, дайте мне совет, – что делать. Крепко жму Вашу руку. Искренний поклон графине Софье Андреевне. Весь Ваш Н.М.»
От совета Толстой, впрочем, воздержался. Сказал, что не решается тут что-либо советовать. И в свою очередь попросил замолвить за него слово перед царем – насчет отмены отлучения от церкви. Из этого, впрочем, ничего не вышло… Мы уже знаем: царь не слишком-то слушал своего двоюродного дядю.
В 1905-ом, поддавшись впечатлениям революции и ее кровавого подавления, Толстой написал Николаю Михайловичу довольно обидное письмо: «Перед самым получением вашего хорошего письма, любезный Николай Михайлович, я думал о вас, о моих отношениях с вами и хотел писать вам о том, что в наших отношениях есть что-то ненатуральное и не лучше ли нам прекратить их. Вы великий князь, богач, близкий родственник государя, я человек, отрицающий и осуждающий весь существующий порядок и власть и прямо заявляющий об этом. И что-то есть для меня в отношениях с вами неловкое от этого противоречия, которое мы как будто умышленно обходим. Спешу прибавить, что вы всегда были особенно любезны ко мне и что я только могу быть благодарен вам. Но все-таки что-то ненатуральное, а мне на старости лет всегда особенно тяжело быть не простым. Итак, позвольте мне поблагодарить вас за вашу доброту ко мне и на прощанье дружески пожать вашу руку. Лев Толстой». На что Николай Михайлович отвечал: «Вы вполне правы, что есть что-то недоговоренное между нами, но смею Вас уверить, что, несмотря на родственные узы, я гораздо ближе к Вам, чем к ним. Именно чувство деликатности вследствие моего родства заставляет меня молчать по поводу существующего порядка и власти, и это молчание еще тяжелее, т.к. все язвы режима мне очевидны и исцеление оных я вижу только в коренном переломе всего существующего».
На этом на 3 года их переписка заглохла. Но, узнав, что Толстой разыскивает сведения о распорядке дня русских императоров, Николай Михайлович снова “вышел на связь”, предложив свои выписки из архивов Николая I. На что Лев Николаевич с радостью отозвался и принес извинения за свою давешнюю грубость и несправедливость.
Что же касается женитьбы на Барятинской – Николай Михайлович ни на что так и не решился. Побоялся огорчить отца, уронить семейную честь. Повторилась та же история, что и с первой любовью: всем было можно, а ему одному – нельзя. Ведь к этому времени только ленивый в семье Романовых не вступил в какой-нибудь морганатический скандальный брак. Взять хотя бы того же Павла Александровича (тот самый узник Петропавловской крепости, которого принесли на расстрел на носилках). Вторым браком он был женат на Ольге Палей, разведенке. А родная сестра самого императора – Ольга Александровна! Она же примерно в то же время влюбилась в ротмистра кирасирского полка Николая Куликовского, развелась со своим законным супругом – принцем Ольденбургским, и преспокойно повторно вышла замуж! Похоже, напрасно патриоты и монархисты не любили великого князя Николая – он один-то и готов был жертвовать личным счастьем ради семейной чести Романовых! А впрочем, кто знает… Может, дело просто в эффекте застарелого холостяка?
Красный князь
Что было дальше… Убийство Распутина, которое Николай Михайлович, не участвовавший в нем, все же одобрил: «Мерзавец не сможет больше никому принести вреда». Кстати, убийство совершил его родственник – Феликс Юсупов, муж Ирины, племянницы Николая Михайловича. А тут еще «ужасный дядя» уговорил других великих князей подписать петицию на имя царя: о смягчении участи убийцам «Друга» (так император и императрица называли Распутина между собой). В общем, он доигрался. Венценосный племянник велел дядюшке убираться из Петрограда. Николай Михайлович написал в письме другу: «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть? А он (император Николай II ‒ прим.СДГ ), что это за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души не дурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!»
В ссылку Николай Михайлович отправился в свое родовое имение в Херсонской Губернии – Грушевку. Оттуда он писал во Францию своему коллеге-историку несколько хвастливые письма, называя себе «лысым советчиком» убийц Распутина (и явно преувеличивая тем самым свое участие в заговоре): «Я рискую, вопреки моему желанию, оказаться чрезвычайно популярным в России; и, кто знает, куда могут завести меня события, которым суждено произойти в ближайшем будущем?». Что ж, и у историков бывают слабости и честолюбивые порывы, уводящие их далеко от реальности. Особенно если историки эти в анамнезе имеют дедушку императора и теоретически могут претендовать на престол…
Тем временем столичное общество, действительно, всячески выражало великому князю сочувствие. Французский посол Жорж Морис Палеолог писал: «При получении известия об этом, мне тотчас приходит на память один исторический прецедент. 19 ноября 1787 г. Людовик XVI выслал герцога Орлеанского (того самого Филиппа Эгалите – прим.СДГ ) в его имение Виллер-Коттрэ, чтоб наказать его за то, что он заявил в парижском парламенте, что только генеральные штаты имеют право разрешить королю дополнительные налоги. Так неужели Россия дошла до 1787 г.? ‒ Нет!.. Она зашла уже гораздо дальше. Подвергая суровому наказанию великого князя Николая Михайловича, Император хотел, очевидно, терроризировать императорскую фамилию, и ему это удалось».
В Петроград опальный великий князь Николай вернулся только в феврале 1917-го, после отречения своего племянника. Он сбрил бородку и выглядел помолодевшим. В петличку смокинга (наконец-то он, человек по натуре сугубо штатский, смог избавиться от этой гвардейской формы!) красную гвоздику по общему примеру вставлять не стал – ограничился красным галстуком. Но и это выглядело достаточно революционно… Тот же Михаил Палеолог видел его в один из мартовских дней: «После полудня, проезжая по Миллионной, я замечаю Великого князя Николая Михайловича. Одетый в цивильный костюм, похожий с виду на старого чиновника, он бродит вокруг своего дворца. Он открыто перешел на сторону Революции и сыплет оптимистическими заявлениями. Я его достаточно знаю, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что падение самодержавия обеспечивает спасение и величие России; но я сомневаюсь, чтобы он долго сохранял свои иллюзии, и желаю ему, чтобы он не потерял их, как потерял свои иллюзии Филипп Эгалите».
Новомихайловский дворец в Петербурге, унаследованный Николаем Михайловичем от отца. Автор фото
Николай Михайлович одним из первых встретился с . Обсудил с ним вопрос об отказе всех великих князей от права на престолонаследие и о передаче их имений в пользу государства. А также об установке памятника декабристам, инициатором которого был он сам, и ради этого готов был изрядно потратиться… Кроме того, он давал интервью газетам. Где не стесняясь, с беспощадностью историка говорил, что думает, о политике свергнутого племянника. Это, впрочем, многих покоробило. Его брат – Георгий Михайлович, тоже отнюдь не поклонник царя с царицей, писал в одном из писем: «Мы можем говорить между собой о чем нам угодно, но выносить грязь на улицу и поносить несчастного человека - это низко».
Потом еще Николай Михайлович вынашивал планы избираться в Учредительное собрание. И писал исследование «О подвигах Русского солдата в XIX столетии и об его любви к родине». Он был полон энтузиазма … первые месяцы. Уже к концу весны 1917-го его надежды стали понемногу угасать. «Анархия полная, – пишет он. – И никто не может сказать, когда будет положен конец подобному положению вещей. «Большевизм» все больше и больше захватывает провинцию, и некоторые уезды в ряде губерний полностью опустошены крестьянами и дезертирами… Жгут и громят все, никого не щадя. Временное правительство не в силах обуздать этот народный шквал». Кроме того, выяснилось, что новая власть в услугах убежденного демократа Николая Михайловича Романова не нуждается… «Уже более не говорилось о либерализме моего брата, великого князя Николая Михайловича, или о бескорыстии великого князя Михаила Александровича. Мы все вдруг превратились в «Романовых», врагов революции и русского народа»,- писал в своих мемуарах Сандро… Тот же Михаил Палеолог, навестивший Николая Михайловича в его Новомихайловском дворце на Милионной в первых числах мая, был поражен резким изменением его настроения. Между ними произошел такой диалог: «Увидимся мы еще когда-нибудь? И что будет с Россией?» – «Вы очень мрачны, ваше высочество». – «Не могу же я забыть, что я висельник!»
И все же, пока не пришли большевики, великих князей никто не трогал. А после октябрьской революции события покатились, как снежный ком: «17 февраля 1918 года я был выселен из моего дворца и провел десять дней на пятом этаже в квартире одного из моих служащих с семьями двух моих верных камердинеров, Яценко и Василия. Между тем было три обыска, искали оружие и корреспонденцию»,- пишет Николай Михайлович. Ну а 26 марта в петроградской «Красной газете» был опубликован декрет: «Совет Комиссаров Петроградской Трудовой Коммуны постановляет: членов бывшей династии Романовых выслать из Петрограда и его окрестностей впредь до особого распоряжения с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний. Все вышеназванные лица обязаны в трехдневный срок явиться в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2) за получением проходных свидетельств». Среди вышеозначенных лиц был и Николай Михайлович. Проходное свидетельство он получил в Вологду.
Некоторое время он еще сносно прожил (в компании адъютанта, слуги и повара) в двух комнатах на втором этаже простого деревянного дома на Златоустинской набережной (ныне – набережной 6-й армии). Маленькая деталь: из его окон открывался вид на реку, Соборную площадь за рекой и архиерейский дом, где как раз подрастал 11-летний сын священника Тихона – по имени Варлам и по фамилии Шаламов…
Дальше – хуже. 1 июля арест, 21-го Николая Романова перевозят в Петроград, на Шпалерную (причем между этими двумя событиями – расстрел царской семьи в Екатеринбурге, о котором, впрочем Николай Михайлович долго не знал). О его освобождении хлопотали академики Российской академии наук и, как мы уже говорили, Горький… Николаю Михайловичу посоветовали написать письмо в Народный комиссариат по просвещению РСФСР. Он написал: «Седьмой месяц пошел моего заточения в качестве заложника в доме предварительного заключения. Я не жаловался на свою судьбу и выдерживал молча испытания. Но за последние три месяца тюремные обстоятельства изменились к худшему и становятся невыносимыми. Комиссар Трейман, полуграмотный, пьяный с утра до вечера человек, навел такие порядки, что не только возмутил всех узников своими придирками и выходками, но и почти всех тюремных служителей. Может во всякую минуту произойти весьма нежелательный эксцесс. За эти долгие месяцы я упорно занимаюсь историческими изысканиями и готовлю большую работу о Сперанском, несмотря на все тяжелые условия и большой недостаток материалов. Убедительно прошу всех войти в мое грустное положение и вернуть мне свободу. Я до того нравственно и физически устал, что организм требует отдыха хотя бы на три месяца. Льщу себя надеждою, что мне разрешат выехать куда-нибудь, как было разрешено Гавриилу Романову выехать в Финляндию. После отдыха готов опять вернуться в Петроград и взять на себя какую угодно работу по своей специальности, никаких коварных замыслов не имел и не имею против Советской власти. Просил бы эти строки довести до сведения Народного Комиссара Луначарского или просто передать их ему. Николай Михайлович Романов. Дом предварительного заключения. Камера № 207. 6 января 1919 г.»
Это, конечно, удивительно, до чего в начале 1919-го люди еще не понимали, что происходит. Истинного своего положения – не понимали! На что-то еще надеялись. Отказывались верить. Ведь красный террор начался не в одночасье, ситуация ухудшалась постепенно, день за днем… Лучше всех, кажется, представлял реальность датский посланник в Петрограде – Харальд Скавениус, которому его королева, дочь Анастасии Михайловны Романовой и, соответственно, родная племянница Николая и Георгия Михайловичей и двоюродная-троюродная всех остальных великих князей, дала твердое поручение вытащить своих дядьев из заточения. Понимая, что никакой дипломатией добиться результата не удастся, Скавениус ищет контакты с охранниками, заводит осторожные речи о деньгах. И запрашивает у Копенгагена для организации побега сумму, эквивалентную 500 тысячам рублей… Подготовка к побегу шла полным ходом. Но тут Англия, Франция и США объявили об экономической блокаде России. Дипломатические отношения Советская республика разорвала сразу с несколькими странами – в том числе и с Данией. И Харальда Скавениуса выслали из Петрограда.
Справа в глубине – дом в Вологде на Златоустинской набережной, где провел последние дни на свободе Николай Михайлович. Фото И.Стрельниковой
На другом берегу просматривается епископский дом, где рос Шаламов. Фото И.СтрельниковойНиколай Михайлович считал, что могли бы помочь немцы, просто не хотят. Писал: «Все наши теперешние правители находятся на содержании у Германии, и самые известные из них, такие как Ленин, Троцкий, Зиновьев, воспользовались очень круглыми суммами. Поэтому одного жеста из Берлина было бы достаточно, чтобы нас освободили. Но такого жеста не делают и не сделают, и вот по какой причине! В Германии полагают, что мы можем рассказать нашим находящимся там многочисленным родственникам о тех интригах, которые немцы в течение некоторого времени ведут здесь с большевиками. Поэтому в Берлине предпочитают, чтобы мы оставались в заточении и никому ничего не смогли поведать. Они забывают, что все это вопрос времени и что рано или поздно правда будет установлена, несмотря на все их уловки и хитрости. Увы, я уже почти доживя до шестидесяти лет, никак не могу избавиться от германофобских чувств, главным образом после этого мрачного союза Кайзера с большевиками, который однажды плохо обернется для Германии».
Ну а дальше – Декрет Совета народных комиссаров о красном терроре, призвавший к массовым расстрелам. Резкое увеличение числа казней. И список заложников, опубликованный в газетах. Имя Николая Михайловича в этом списке стояло на втором месте – сразу после великого князя Дмитрия Константиновича… Их всех должны были расстрелять, если погибнет какой-нибудь видный советский чиновник. Вроде, в январе 1919-го никто из видных не погибал. Но зачем искать формальный повод для того, что в любом случае должно произойти?…
В.к. Александр Михайлович (Сандро). Он успел уехать из страны
Так почему же все-таки в 1981 году Николая Михайловича не канонизировали вместе со всеми? Сослались на Берберову, которая в своей книге о масонах упомянула, что он состоял в Парижской ложе. Но во-первых, Берберова в ком только ни видела масонов – особо убедительных оснований ей для этого не требовалось. Во-вторых, обширные списки парижской ложи общедоступны, они считаются достоверными и полными, и имени Николая Михайловича там нет. В третьих, даже если бы и было – тоже, в общем-то, не велика редкость: среди Романовых, как и среди прочей великосветской петербургской публики, было полно масонов. Не говоря уж о том, что церковное правило предписывает прощать земные грехи тем, кто принял мученическую смерть (а иначе как бы, интересно, были канонизирован император Николай II и императрица Александра Федоровна?). Ну, короче, дело темное. Вернее всего – дело тут в политических убеждениях. Как-то русская православная церковь не стремится прославлять сторонников конституционности и парламентаризма. Уж Бог ее знает, почему… В России вообще мало кто верит в то, во что свято верил историк Николай Михайлович Романов: что конституционной реформой, внедрением жизнеспособных институтов, разделением властей и контролем общества над властью – вот только всем этим, и ничем другим, и тем более – не попыткой все омертвить, скрепить и законсервировать, законопачивая все дыры, чтобы не пробилась сквозь них изменчивая по своей природе живая жизнь, можно было спасти страну от революции. В это не верил даже его собственный брат, Сандро, писавший: «Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым радикальным и самым одаренным членом нашей семьи. Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его «офранцуженными» политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо ‒ Жореса, он не хотел допустить того, что создание в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом. Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться». И то, что полным провалом у него же на глазах закончилось ровно обратное, никак не поколебало уверенности Сандро Романова в том, что он говорит именно истину…
Ирина Стрельникова
#совсемдругойгород
В Вологде рядом с домом, где жил Николай Романов, буквально в двух шагах – вот эта церковь Иоанна Златоуста. По всей видимости, сюда великий князь и ходил в последние свои вольные дни… Фото И.СтрельниковойВеликий князь, генерал адъютант, генерал от инфантерии, старший сын великого князя Михаила Николаевича. Родился 14 апреля 1859 г. В 1878 г. произведен в офицеры. Участвовал в русско турецкой войне 1877 1878 гг. Служил 10 лет в Кавалергардском… … Биографический словарь
Романов (1859 1919), великий князь, внук императора Николая I, историк, генерал от инфантерии (1913). Монографии по истории России 1 й четверти 19 в. В 1909 17 председатель русского исторического общества. После Октябрьской революции арестован, с … Современная энциклопедия
- (1859 1919) великий князь, внук императора Николая I, историк, генерал от инфантерии (1913), почетный член Петербургской АН (1898). Монографии по истории России 1 й четв. 19 в. В 1909 17 председатель Русского исторического общества. После… … Большой Энциклопедический словарь
- (1859 1919), великий князь, внук императора Николая I, историк, генерал от инфантерии (1913), почётный член Петербургской АН (1898). В 1909 1917 председатель Русского исторического общества. Труды по истории России 1 й трети 19 в.: Граф П. А.… … Русская история
Великий князь, сын великого князя Михаила Николаевича; род. 14 апреля 1859 г.; полковник, командир 16 гренадерского Мингрельского Его Имп. Высочества вел. кн. Дмитрия Константиновича полка, шеф 3 гвард. артиллерийской бригады и 82 пехотного… … Большая биографическая энциклопедия
- (1859 1919), великий князь, внук императора Николая I, генерал от инфантерии (1913), историк, почётный член Петербургской АН (1898). Монографии по истории России первой четверти XIX в. В 1909 17 председатель Русского исторического общества. После … Энциклопедический словарь
- (Романов) , русский великий князь, историк, председатель Русского исторического общества (1909 17). Сын Михаила Николаевича (См. Михаил Николаевич) (Романова). В 1884 1903 на военной службе. Стоял в… … Большая советская энциклопедия
Великий князь, сын вел. кн. Михаила Николаевича, род. 14 апр. 1859 г., полковник, командир 16 гренадерского Мингрельского Его Имп. Высочества вел. кн. Дмитрия Константиновича полка, шеф 3 гвард. артиллерийской бригады и 82 пехотного Дагестанского … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
- (Романов) (14.IV.1859 28.I.1919) рус. вел. князь, воен. деятель и историк. Пред. Рус. ист. об ва. Закончив Академию Генерального штаба, с 1884 по 1903 был на командных должностях в армии. С кон. 19 в. обратился к исследованию эпохи Александра I,… … Советская историческая энциклопедия
Николай Михайлович - (1859 1919) вел. кн., ст. сын вел. кн. Михаила Николаевича (см.), внук имп. Николая I, известный рус. историк, ген. адъютант, ген. от инфантерии, пред. Имп. Рус. Геогр. об ва, пред. Имп. Рус. Историч. об ва (1909 17). Способствовал учреждению в… … Российский гуманитарный энциклопедический словарь
Книги
- Николай Рубцов , Коняев Николай Михайлович. Впервые эта книга о замечательном русском поэте Николае Рубцове, лирике и провидце и своей судьбы, и судьбы нашей Родины, вышла в серии "ЖЗЛ" в 2001 году. Автор глубоко изучил и воспоминания…
- Николай Рубцов. Стихотворения , Рубцов Николай Михайлович. Николай Михайлович Рубцов (1936-1971) - замечательный поэт-лирик, провидец собственной судьбы, наследник классических традиций, получивший всенародное признание, верность отчему дому, Родине,…
Loading...