Мы знаем одно местечко, где не косят, а ягоды красным-красно. Выгони коровенку-то.
Не забудь!
Сама ты корова, - беззлобно, добродушно даже, сказал Матвей.
А ты кто? Бык при мне?..
Я-то?.. Я мерин был хороший. Всю жизнь. А теперь вот - дурею. К старости все дуреют. У тебя квас где?
В сенцах. Накрой кувшин-то опять, а крышечку камешком придави.
Матвей вышел в сени, шумно напился... открыл дверь, вышел на крыльцо.
С неба лился на теплую грудь земли белый мертвый свет луны. Тихо и торжественно было вокруг.
Ах, ночка!.. - тихо сказал Матвей. - В такую-то ночку грех не любить. Давай, Колька, наверстывай за всех... Горлань во всю мочь, черт заполошный. Придет время - замолчишь... Станешь вежливый.
С работы Колька шагал всегда быстро... Размахивал руками - длинный, нескладный, с длинными, до колен, руками. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал, а в ногу, на манер марша, подпевал:
Эх, пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
Две копейки - донышко,
Три копейки - бок...
Здравствуй, Коля! - приветствовали его.
Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и некоторое время резал Стеньку. Потом брал гармонь и уходил в клуб. Потом, проводив Нинку из клуба, возвращался к Стеньке... И работал иной раз до утра.
О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарыч, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Колька, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Колька очень талантливый. Он приходил к Кольке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы... Последнее время начал попивать. Колька глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился слушал про Стеньку.
Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу... чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу... и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья травы никли. А справедливый был!.. Раз попали они так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Но и конины не всем хватало. И увидел раз Стенька: один казак совсем уж стощал, сидит у костра, бедный, голову свесил - дошел окончательно. Стенька толкнул его - подает свой кусок мяса. "На, - говорит, ешь". Тот видит, что атаман сам почернел от голода. "Ешь сам, батька. Тебе нужнее". - "Бери". - "Нет". Тогда Стенька как выхватил саблю - она аж свистнула в воздухе. "В три господа душу мать! Я кому сказал: бери!" Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек... душа у тебя была.
Колька, бледный, с горячо повлажневшими глазами, слушает...
А княжну-то он как! - тихонько, шепотом, восклицает он. - В Волгу взял и кинул...
Княжну!.. - Захарыч, тщедушненький старичок с маленькой сухой головой на тонкой шее, вскакивал и, размахивая руками, кричал:
Да он этих бояр толстопузых вот так покидывал! Он их как хотел делал! Понял? Сарынь на кичку! И все.
Работа над Стенькой Разиным подвигалась туго. Колька аж с лица осунулся. Не спал ночами. Когда "делалось", он часами не разгибался над верстаком - строгал и строгал... швыркал носом и приговаривал тихонько:
Сарынь на кичку!
Спину ломило. В глазах начинало двоить... Колька бросал нож и прыгал по горнице на одной ноге и негромко смеялся.
А когда "не делалось", Колька сидел неподвижно у раскрытого окна, закинув сцепленные руки за голову... сидел час, два - смотрел на звезды... потом начинал выть негромко:
Мм... у-у-у... эх, у-у-у... - И думал про Стеньку.
Когда приходил Захарыч, он спрашивал в первой избе:
Николай Егорыч дома?
Иди, Захарыч! - кричал Колька, накрывал работу тряпкой и встречал старика.
Здоровеньки булы! - так здоровался Захарыч - "по-казацки".
Здорово, Захарыч.
Захарыч косился на верстак.
Не кончил еще?
Нет. Скоро уж.
Показать можешь?
Нет? Правильно. Ты, Николай, - Захарыч садился на стул. - Ты - мастер. Большой мастер. Только никогда не пей, Коля. Это - гроб. Понял? Русский человек талант свой может не пожалеть. Где смолокур? Дай...
Колька подавал смолокура и сам впивался ревнивыми глазами в свое произведение.
Захарыч, горько сморщившись, смотрел на деревянного человечка.
Он про волю поет, - говорил он. - Он про свою долю поет. Ты даже не знаешь таких песен. - И он неожиданно сильным, красивым голосом пел:
О-о-охты, воля, моя воля!
Воля-вольная моя.
Воля-сокол в поднебесье,
Воля - милые края...
В Кольке перехватывало горло от любви и горя. Он понимал Захарыча... Он любил свои родные края, горы свои, Захарыча, мать... всех людей. И любовь эта жгла и мучила - просилась из груди. И не понимал Колька, что нужно сделать для людей. Чтобы успокоиться.
Захарыч... милый, - шептал Колька побелевшими губами, и крутил головой, и болезненно морщился. - Не надо, Захарыч, я не могу больше...
Чаще всего Захарыч засыпал тут же, в горнице. А Колька склонялся над верстачком.
От же проклятое дело: не могу теперь уснуть без гармошки Колькиной, жаловался Матвей жене, стелившей постель. - А он, как нарочно, вожжается с ней до полночи. Телка семинтальская, разве ж она так рано отпустит парня!..
Дуреешь, правда, Матвей.
Дурею, - соглашался Матвей, вышагивая босиком по избе.
Вот как перестанет ее провожать, уведет к себе в дом - что делать-то будешь?
Прямо не знаю! Я уж седня намекнул ему: подожди, мол, пока со свадьбой, домишко сперва надо перебрать... Куда ты ее приведешь - он уж скоро совсем набок завалится. Погуляй, мол, пока...
Вот ведь по-разному люди дуреют: один с вина, другие с горя большого... Ты-то с чего? Не шибко уж и старый-то. Вон у нас - какие старики есть, а рассуждают - любо слушать.
Дай-ка мне рюмку, к слову пришлось - устал седня что-то... Да, может, и засну лучше. Вот беда-то еще навалилась - хоть матушку-репку пой.
Легли поздно. Гармошки не было.
Матвей, правда, заснул... Но спал беспокойно, ворочался, постанывал и вздыхал - обильно поужинал, выпил стакан водки и накурился до хрипоты.
Гармошки Колькиной все не было.
Светлым днем по улице села ударила грустная похоронная музыка... Хоронили Матвея Рязанцева.
Люди шли грустные...
Сам Матвей Рязанцев... шел за своим гробом, тоже грустный... Рядом шедший с ним мужик спросил его:
Что ж, Матвей Иваныч, шибко жалко уходить-то отсудова? Ишшо бы пожил?..
Как тебе сказать, - стал объяснять Матвей, - знамо, пожить бы ишшо - не вредно. Но другое меня счас заботит: страха, понимаешь ли, нет, боли какой-нибудь на сердце - тоже, но как-то удивительно. Все будет так же, как было, а меня счас отнесут на могилки и зароют. Во трудно-то што понять: как же это будет все так же - без меня? Ну, допустим, понятно: солнышко будет вставать и заходить - оно всегда встает и заходит. А люди какие-то другие в деревне будут, которых никогда уж не узнаешь... Этого никак не понять. Ну лет пять-шесть повспоминают еще, што был такой Матвей Рязанцев, потом - все. А охота уж узнать, какая у них тут будет жизнь. А так - вроде ничего не жалко. И на солнышко насмотрелся вдосталь, и погулял в празднички - ничего, весело бывало, и... Да нет - ничего. Повидал много. Но как подумаешь, нету тебя, все какие-то есть, а тебя - тю-тю, никогда больше не будет... Как-то пусто им вроде без меня будет. Или ничего, как думаешь?
Мужичок пожал плечами.
Хрен ее знает...
Тут невесть откуда вылетел навстречу похоронной процессии табун лошадей... Раздался разбойный свист; люди с похорон сыпанули в разные стороны. Гроб уронили... Из него поднялся Матвей...
Тьфу, окаянные!.. Я вам кто - председатель или затычка! Бросили, черти...
Матвей со стоном вскочил, долго, с трудом дышал. Качал головой...
Ну, все: это уж - надо в больницу везти, дурака. Слышь-ка!.. Проснись, разбудил Матвей жену. - Ты смерти страшисся?
Рехнулся мужик! - ворчала Алена. - Кто ее не страшится, косую?
А я не страшусь.
Ну дак и спи. Чего думать-то про это?
Спи, ну тя!..
Но вспомнилась опять та черная оглушительная ночь, когда он летел на коне, так сердце сжалось - тревожно и сладко. Нет, что-то есть в жизни, чего-то ужасно жалко. До слез жалко.
В эту ночь он не дождался Колькиной гармошки. Сидел, курил... А ее все нет и нет. Так и не дождался. Измаялся.
К свету Матвей разбудил жену.
Чего эт звонаря нашего совсем не слышно?
Да женился уж! В воскресенье свадьбу намечают.
Тоскливо сделалось Матвею. Он лег, хотел заснуть и не мог. Так до самого рассвета лежал, хлопал глазами. Хотел еще чего-нибудь вспомнить из своей жизни, но как-то совсем ничего не приходило в голову. Опять навалились колхозные заботы... Косить скоро, а половина косилок у кузницы стоит с задранными оглоблями. А этот черт косой, Филя, гуляет. Теперь еще на свадьбу зальется - считай, неделя улетела.
"Завтра поговорить надо с Филей".
День этот наступил. Вернее, утро.
Колька постучал Захарычу в окно.
Захарыч, а Захарыч!.. Доделал я его.
Ну?! - откликнулся из темноты комнаты обрадованный Захарыч. - Сейчас... я мигом, Коля!..
Шли темной улицей к Колькиному дому и негромко почему-то, возбужденно говорили.
Скоро ты его... Не торопился?
Нет вроде... эту неделю ночами сидел, вплоть до работы...
Ну, ну.. Торопиться здесь не надо. Не выходит - лучше отложи. Это какой-то или уж слишком бедный, или непомерно самонадеянный человек заявил: "Ни дня без строчки". А за ним - и все: творить надо каждый день обязательно. А зачем - обязательно? Этак-то "затворишься" - и подумать некогда будет. Понимаешь ли меня?
Понимаю: спешка нужна при ловле блох.
Что-то в этом роде.
Тяжело только, когда не выходит.
И - хорошо! И - славно! А вся-то жизнь в искусстве - мука. Про какую-то радость тут - тоже зря говорят. Нет тут радости. Помрешь - лежи в могиле и радуйся. Радость - это лень и спокойствие.
Подошли к дому.
Захарыч, - зашептал Колька, - давай в окно залезем... А то... эта... молодая-то заворчит...
Ну?! Уже ворчит?
Ворчит, ну ее! "Чего не спишь по ночам, свет зря мотаешь!"
Ая-яй!.. Плохо это, Коля. Ах, плохо. Ну полезли.
На верстачке, закрытая тряпицей, стояла работа Кольки.
Колька снял тряпицу...
Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их... Знал он и этих, что ворвались: приходилось, он делил с ними радость и горе тех ранних походов и набегов, когда был он молодым казаком, гуливал с ними... Но не с ними, нет, хотел испить атаман горькую чашу - это были домовитые казаки. Стало на Дону худо, нахмурился в Москве царь Алексей Михайлович - и они решили сами выдать грозного атамана. Они очень хотели жить как раньше - вольно и сладко.
Кинулся Степан Тимофеич к оружию, да споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки... Завозились. Хрипели. Негромко и страшно матерились. Нашел в себе силы Степан приподняться, успел прилобанить одному-другому могучей своей десницею... Но ударили сзади чем-то тяжелым по голове. Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.
Выбейте мне очи, чтоб я не видел вашего позора, - сказал он.
Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам...
Так рассказал Кольке Захарыч. (Рассказ идет на изображение). И эту трагическую сцену, конец ее, остановила рука художника - Кольки...
Долго стоял Захарыч над работой Кольки... Не проронил ни слова. Потом повернулся и пошел к окну. И тотчас вернулся.
Хотел пойти выпить, но... не надо.
Ну как, Захарыч?
Это... Никак... - Захарыч сел на лавку и заплакал - горько и тихо. - Как они его... а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады. - Слабое тело Захарыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.
Колька мучительно сморщился и заморгал.
Не надо, Захарыч...
Что "не надо"-то? - сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал. - Они же дух из него вышибают!..
Колька сел на табуретку и тоже заплакал - зло и обильно.
Сидели и плакали.
Их же ж... их вдвоем с братом, - бормотал Захарыч. - Забыл я тебе сказать... Но ничего... ничего, паря. Ах, гады!..
И брата?
И брата... Фролом звали. Вместе их взяли. Но брат - тот... Ладно. Не буду тебе про брата. Не буду.
Чуть занималось светлое утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах...
По поселку ударили ранние петухи.
Тут вышла из-за перегородки жена Кольки, Нинка. Заспанная и недовольная.
Людям на работу с утра, а они толкутся всю ночь, как... эти...
Чего ты? - попытался воздействовать на жену Колька.
Да ничего! И нечего по ночам сюда шляться. Пить-то и одному можно... А других подговаривать... учителя вроде бы так и не делают.
Нинка!..
Не ругайся, Николай... Не надо...
Захарыч, к удивлению Нинки, вылез в окно и ушел.
Как-то Матвей поздно ночью завернул к дому Кольки... Стукнул в окно.
Колька вышел на крыльцо.
Ты чего, дядя Матвей?
Сели на приступку.
Как оно? - спросил Матвей.
Да так... Ничего.
Помолчали.
Вынеси гармонь, сыграй чего-нибудь.
Колька удивленно посмотрел на председателя.
Ну, што, лень, што ли? То всю деревню ходил булгатил...
Счас вынесу.
Колька принес гармонь.
Ну... какую-нибудь, какие по ночам играл.
Колька заиграл "Ивушку".
И тут в дверях выросла Нинка... В спальной рубахе, босая.
Чего эт - ночь-заполночь разыгрались тут!..
Колька перестал играть.
Людям спать надо, а тут... Нальют глаза-то и ходют... Колька, иди спать!
Ты што это, Нинка? - удивился Матвей. - И двух недель не живешь с мужем, а уж взяла моду ворчать, как карга старая. Бесстыдница ты такая!.. Што же дальше будет?
А нечего тут...
Чего "нечего"? Дьяволы злые. Молодая ишо, радоваться бы надо, а ты уж как бы поядовитей слово из себя выдавить. Кто это тут глаза налил? Ну?
И нечего тут...
Заладила, ворона... Тебя ж, Нинка, любить надо, а где тут! Душа не повернется - так-то будешь. Не бери пример с наших деревенских дур, которые только и знают, что всю жизнь лаются... Будь умней таких. Жизнь-то - всего одна, и та, не успеешь оглянуться - к вечеру уж. И тут тянет человека оглянуться... Вот и оглядываются - каждый на свое. Не надо, Нина, штоб душа ссохлась раньше времени... Не надо.
Год написания: 1967
Жанр произведения: рассказ
Главные герои: Князев Василий Егорыч - киномеханик, Дмитрий - брат, Софья Ивановна - сноха.
Сюжет
Василия Егорыча супруга называет Чудиком. Решив ехать в гости к брату на Урал, он первым делом идет в магазин, за гостинцами. Там находит 5 рублей и оставляет на прилавке, чтобы забрал потерявший. Выйдя Чудик осознает, что деньги выпали у него, но вернуться не может, из страха быть обвиненным в воровстве. Самолет, на котором летел герой совершает неожиданную посадку на картофельном поле. Один из пассажиров при посадке потерял вставную челюсть. Василий Егорыч поднял ее руками, что возмутило владельца. Встретившись, братья воспоминают прошлое и обсуждают философские темы. Сноха не довольна приездом гостя. Утром Чудик остается один дома. Он хочет сделать приятное и разукрашивает коляску. Однако, на Софью Ивановну это впечатления не произвело и она вынуждает уехать родственника, пригрозив выбросить вещи.
Вывод (мое мнение)
Искренность, открытость и доброта часто принимаются за чудачество. Но Чудик сохранил в себе прекрасные качества, которые не замечают люди. Шукшин показывает что нужно воспринимать человека, каким он является. Прогресс и цивилизация городской жизни негативно влияет на человека, делает душу черствой.
Шукшин Василий
Странные люди
Василий Шукшин
Странные люди
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
К брательнику, поближе к Москве! - отвечал он на вопрос, куда это он собрался.
Далеко, Чудик?
К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам - они его не пугали.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников...
Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы - полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
А этот без году неделя руководит коллективом - и уже: "Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?" Нах-хал!
Шляпа поддакивала:
Да, да... Они такие теперь. Подумаешь - склероз! А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит... Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
Хорошо живете, граждане! - сказал громко и весело.
На него оглянулись.
У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка - пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки - нет.
"Наверно, тот, в шляпе", - сказал сам себе Чудик.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Сейчас прибежит кто-нибудь, - сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
"У нас, например, такими бумажками не швыряются!"
Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман - нету. Туда-сюда - нету.
Моя была бумажка-то! - громко сказал Чудик. - Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза...
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой - нету.
Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...
Да почему же я такой есть-то? - горько рассуждал Чудик. - Что теперь делать?..
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
Ехал в автобусе и негромко ругался - набирался духу: предстояло объяснение с женой.
Это... я деньги потерял. - При этом курносый нос его побелел. Пятьдесят рублей.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
Когда теряют, то, как правило...
Ну, не-ет!! - взревела жена. - Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! И побежала за ухватом. - Месяцев девять, скважина!
Чудик схватил с кровати подушку - отражать удары.
Они закружились по комнате...
Нна! Чудик!..
Подушку-то мараешь! Самой стирать...
Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои!..
По рукам, дура!..
Отт-теньки-коротеньки!.. От-теньки-лысанчики!..
По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже!..
Тебе же хуже!
Ну, будет!
Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая...
Ну, будет тебе!..
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
Берегла, берегла... по копеечке откладывала... Скважина ты, скважина!.. Подавиться бы тебе этими деньгами.
Спасибо на добром слове, - "ядовито" прошептал Чудик.
Где был-то - может, вспомнишь? Может, заходил куда?
Никуда не заходил...
Может, пиво в чайной пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол?.. Бежи, они пока ишо отдадут...
Да не заходил я в чайную!
Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
Ну выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь... Вон - сырую водичку из колодца!
Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь...
Ты у меня худой будешь!
К брату-то я поеду?
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории...
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку - и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: "Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!" О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...
Сами придумали? - строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
Зачем? - не понял тот. - У нас, за рекой, деревня Раменское...
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
В нем ничего не испортится? - спросил стюардессу.
Что в нем испортится?
Мало ли... Тут, наверно, тьпц пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба - и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три?..
Не болтайте. Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
А завтрак зажилили, - сказал он.
В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
Вот интересно, - снова заговорил Чудик, - под нами километров пять, так? А я - хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа - это ж до пасеки будет!
Самолет тряхнуло.
Вот человек!.. Придумал же, - еще сказал он соседу. Тот посмотрел на него, опять ничего не сказал, зашуршал газетой.
Пристегнитесь ремнями! - сказала миловидная молодая женщина. - Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед - ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:
Велят ремень застегнуть.
Ничего, - сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то: - Дети - цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
Как это? - не понял Чудик.
Читатель громко рассмеялся и больше не стал говорить.
Быстро стали снижаться.
Вот уже земля - рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик "промазал".
Наконец - толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика большой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали - это поразило Чудика. Он тоже молчал.
Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:
Мы, кажется, в картошку сели?
Что вы, сами не видите, - ответил летчик.
Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.
Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
Эта?! - радостно воскликнул он. И подал.
У читателя даже нос побагровел.
Почему обязательно надо руками хватать? - закричал он шепеляво.
Василий Шукшин, рассказ «Верую!» – краткое содержание
На Максима Ярикова по воскресеньям накатывается страшная тоска – не хочется жить. Неласковая, грубая жена Люда не понимает и не жалеет его. Однажды в таком состоянии Максим идёт развеяться к соседу, Илье Лапшину, у которого гостит родственник – поп.
Поп, крупный мужчина с огромными руками, потчует Максима спиртом и сам тоже пьёт его большими стопками. За выпивкой он читает сокрушённому Ярикову мудрое поучение о том, что без зла в мире человек не сознавал бы и добра, что без мук не было бы и блаженства. Жизнь, по мнению попа, нужно принимать во всех её проявлениях («Живи, сын мой, плач и приплясывай».) Внешне шутовская речь попа заключает в себе глубокий смысл. Наливая себе и Максиму всё новые стопки, поп под конец предлагает ему помолиться. Оба они встают. Поп начинает плясать вприсядку, распевая частушки с припевом «Верую, верую!» За ним пускается в пляс и Максим. Сценой этого «радения», где соединяются радость с болью, любовь с яростью, отчаяние с вдохновением, – и завершается рассказ Шукшина.
Василий Шукшин
Василий Шукшин, рассказ «Волки» – краткое содержание
Иван Дегтярёв и его нудный и хитрый тесть Наум Кречетов едут из деревни в лес за дровами. По дороге, на горе, они внезапно встречают пять голодных волков. Волки бросаются догонять их. Наум разворачивает коня и с криками «Грабю-ут!» пускается наутёк. Лошадь Ивана чуть мешкает и отстаёт. Волки быстро приближаются к Дегтярёву и его коню. Ивану грозит верная гибель.
Оба топора лежат в санях у тестя. С их помощью можно отбиться от волков, но Наум, не заботясь о зяте, спешит спасать лишь собственную жизнь. Откликнувшись, наконец, на громкие крики Ивана, Кречетов бросает один топор на обочину дороги. Иван выпрыгивает из саней и хватает его. Волки в это время догоняют и раздирают его лошадь, однако человека с топором, насытившись, не трогают.
Уйдя от них пешком, Иван встречает за поворотом тестя, который бросил его на растерзание волкам. В сердцах он хочет отлупить этого предателя, чтобы здесь же, в лесу, сбить с себя ярость и потом никому не рассказывать про случившееся. Однако тесть, нахлёстывая коня, уезжает в деревню. Вернувшись домой, Иван выпивает стакан водки и идёт к Науму разбираться. Тесть, теща и жена уже ждут его с милиционером, который для ивановой же пользы сажает его на ночь в сельскую кутузку, чтобы отпустить наутро, когда он успокоится.
Василий Шукшин, рассказ «Крепкий мужик» – кратко
В колхозе «Гигант» строят новый склад, перевозя туда бочкотару и цемент из старого – церкви семнадцатого века, давно закрытой большевицкими борцами за атеизм. Ретивый колхозный бригадир Коля Шурыгин, крепкий, здоровый любитель выпить, решает сломать освободившуюся церковь, чтобы пустить её кирпичи на свинарник. Шурыгин считает, что так он отличится перед начальством и оставит по себе на селе долгую память.
Когда «крепкий мужик» подгоняет к церкви три трактора, вся деревня сбегается с возмущёнными возгласами. Однако крики земляков лишь возбуждают Шурыгина не уступать. Храм рушится под рык тракторных моторов.
Вечером соседские бабы клянут «дьявола» Шурыгина. Продавщица в сельпо грозит «дать ему гирькой по кумполу». Колю ругает мать. Жена, не приготовив ужина, уходит из дома к соседкам. Недалёкий бригадир уже и сам убеждается: сделанную предками на совесть церковную кладку не разбить для свинарника. Её кирпичам суждено зарастать крапивой. Недовольный Шурыгин, выпив вечером бутылку водки, садится на мотоцикл и, распевая частушку, едет среди ночи в соседнюю деревню – продолжать пьянку с председателем колхоза.
Василий Шукшин, рассказ «Мастер» – краткое содержание
Сёмка Рысь, непревзойдённый сельский мастер-столяр, восхищён красотой старинной церкви в соседней деревне Талица. Эта церковь давно закрыта и разорена коммунистами, но Сёмка мечтает возродить её. Готовый работать собственными руками мастер обращается с планом восстановления храма к священнику в соседний райцентр, а потом и к митрополиту. Но в советских условиях те не могут ему помочь. Враждебные религии коммунисты соглашаются восстанавливать церкви лишь изредка – и исключительно для пропаганды своего псевдолиберализма.
Митрополит советует Сёмке попытать счастья и обратиться с просьбой в облисполком. Мастеру отвечают там, что талицкий храм «как памятник архитектуры ценности не представляет». Расстроенный Сёмка больше ни с кем и никогда не заговаривает про любимую церковь, а проезжая мимо, старается не смотреть в её сторону.
Василий Шукшин, рассказ «Микроскоп» – краткое содержание
Малообразованный столяр Андрей Ерин, имея внутри сильную тягу к науке, мечтает купить себе микроскоп. У Андрея нет свободных денег для этого, но он решается обмануть жену и говорит ей, что случайно потерял снятые с книжки 120 рублей. Геройски выдержав сильный скандал с супругой и даже её побои сковородником, Ерин через несколько дней покупает микроскоп и приносит его домой. Жену он уверяет, что был премирован этим прибором за успехи на работе.
Василий Шукшин «Микроскоп». Видео
Забывший обо всём на свете Андрей проводит у микроскопа всё свободное время, стараясь разглядеть микробов в капельках воды. Его обуревает мечта найти путь к истреблению вредных микроорганизмов, чтобы человек не «протягивал ноги» в 60-70 лет, а жил до 150. Андрей пробует проткнуть микробов иголкой, изничтожить их электротоком. Но оригинальным опытам кладёт внезапный конец визит к нему домой сослуживца, Сергея Куликова, который проговаривается жене Ерина, что никаких премий за трудовые успехи им не давали. Жена догадывается, куда делись 120 «потерянных» рублей, и отвозит микроскоп в комиссионку.
Василий Шукшин, рассказ «Миль пардон, мадам» – краткое содержание
Фантазёр Бронька Пупков, любитель то и дело повторять присказку «Миль пардон, мадам!», больше всего на свете любит рассказывать выдуманную байку о том, как он во время войны проник в бункер самого Адольфа Гитлера, стрелял в него, но, к несчастью, промахнулся. Этой историей Бронька удивляет приезжающих отдохнуть в его деревню горожан, у которых специально вызывается быть провожатым при лесных прогулках.
Свой вымысел Бронька повествует с необыкновенным артистизмом. Во время рассказа он преображается. Глаза его горят, голос срывается. Когда речь доходит до трагического промаха, лицо Броньки покрывается слезами.
Эпизод из фильма по рассказам Василия Шукшина «Странные люди» (1969). Рассказ Броньки Пупкова о покушении на Гитлера. В роли Броньки - народный артист СССР Евгений Лебедев
Односельчане покатываются над ним со смеху. За враньё Броньку несколько раз совестили в сельсовете. Но вдохновенный подъём, искренне переживаемый им во время рассказа о «покушении», так ярок, что он не может удержаться от повторения всё той же выдуманной истории новым слушателям.
Василий Шукшин, рассказ «Письмо» – краткое содержание
Старухе Кандауровой (Кузьмовне) снится «страшный» сон: будто она усердно молится пустому углу без иконы. Проснувшись, она идёт к местной снотолковательнице, бабке Ильичихе. Узнав, что Кузьмовна держит свою икону не на стене, а в шкафу, чтобы её не увидел приезжающий к ней с дочерью партийный зять, Ильичиха делает ей строгий выговор. Слегка поругавшись с Ильичихой, Кандаурова возвращается домой в думах о дочери и её нелюдимом, молчаливом муже.
Вечером она садится писать им письмо. Во время этого занятия в вечерней тишине под звуки далёкой гармошки Кузьмовна вспоминает, как в далёкой молодости Васька Кандауров предложил ей у соседского закоулочка выйти за него замуж. Вся нелёгкая, но и такая неповторимая жизнь проходит у Кузьмовны перед глазами. «Ещё бы разок всё с самого начала», – думает она, слегка всплакнув.
Василий Шукшин, рассказ «Сапожки» – краткое содержание
Шофёр Сергей Духанин во время поездки в город за запчастями замечает в магазине красивые женские сапожки. Они стоят дорого – 65 рублей, но в Сергее внезапно пробуждается желание сделать подарок супруге Клавдии. Он точно не знает, какой у неё размер обуви, но тяга проявить к родному человеку нежность и доброту перехлёстывает всё. Духанин покупает сапожки.
Приехав вечером домой, он показывает подарок жене и дочерям. Пока они с ахами и охами рассматривают его, у Сергея трясутся руки: цена покупки по его зарплате очень велика. Клавдия начинает примерять сапожки – и они оказываются малы ей. Несмотря на такую незадачу, вечер в семье проходит по-особому: поступок Сергея создаёт особую атмосферу теплоты.
Василий Шукшин, рассказ «Сильные идут дальше» – краткое содержание
Живущий в селе у Байкала холостяк Митька Ермаков – типичный для рассказов Шукшина деревенский хохмач и мечтатель – целиком погряз в собственных фантазиях. Он хочет найти средство стать уважаемым, знаменитым и любимым женщинами человеком – например, открыть лекарство от рака.
В один бурный осенний день Митька видит, как толпа городских «очкариков» любуется с берега на бушующий Байкал. Величественный вид шторма наводит горожан на философские размышления, вроде того, что в «житейской буре сильные идут дальше», те, кто дальше отгребётся от берега, выживают дольше других.
Митька слушает интеллигентское «пустословие» с лёгким презрением. Однако среди горожан он замечает красивую женщину и решает показать ей, как воочию выглядят те самые «сильные». Сбросив одежду прямо на осеннем холоде, Митька бросается в ледяную байкальскую воду и красиво плывёт среди высоких волн. Но одна из них накрывает его с головой. При попытке выплыть Митька позорно теряет в воде трусы и начинает тонуть.
Двое «очкариков» прыгают в воду и спасают его. Митьку едва откачивают на берегу искусственным дыханием. Придя в себя и поняв, что лежит без трусов на глазах той самой женщины, он мгновенно вскакивает и убегает. Горожане смеются, а неисправимый Митька начинает теперь мечтать об изобретении машинки для печатания денег и продолжает откалывать всё новые хохмы.
Владимир Высоцкий. Памяти Василия Шукшина
Василий Шукшин, рассказ «Срезал» – кратко
Из деревни Новой вышли два лётчика, один полковник, корреспондент, врач… В Новой гордятся именитыми земляками, но испытывают и некоторую ревность к их заслугам. Во время приездов знатных людей на родину односельчане частенько стараются сбить с них спесь, дать понять, что те, кто остался в деревне, тоже не лыком шиты!
Особым талантом ловко «поддевать» и «срезать» в застольных разговорах видных городских земляков обладает сельчанин Глеб Капустин – любитель читать газеты и смотреть телевизор. Василий Шукшин описывает «учёную» беседу Капустина с приехавшим к матери кандидатом наук Константином Ивановичем. Глеб с успехом противопоставляет городской образованности деревенскую смекалку. Начав разговор с «первичности духа и материи», он потом переводит его на «проблему шаманизма в отдельных районах Сибири» и на способ установить контакт с разумными существами, которые, возможно, есть на Луне. Умелыми вопросами Капустин ставит приезжего кандидата в полный тупик – к большому удовольствию собравшихся послушать «диспут» мужиков. По деревне потом долго ходят рассказы о том, как «дошлый» Глеб «срезал» знатного горожанина. Диалог Капустина и Константина Ивановича в рассказе Шукшина отличается незабываемым остроумием.
Василий Шукшин, рассказ «Хозяин бани и огорода» – краткое содержание
Зарисовка Шукшиным деревенских нравов. Разговор двух мужчин на деревенской завалинке. Один пришёл помыться к другому в баню, потому что ремонтирует свою. Хозяин бани начинает представлять, как жена и соседи будут хоронить его, когда он умрёт. Беседа постепенно переходит на характеры и жизнь односельчан, потом на деньги – и кончается скандалом. Хозяин бани заявляет, что сын собеседника ворует морковку на его огороде. Второй мужчина в ответ обзывает его «куркулём» и отказывается мыться в его бане.
Василий Шукшин «Чередниченко и цирк» – кратко
40-летний советский служащий Чередниченко имеет хорошую зарплату, дом из лиственницы и заочно заканчивает сельхозинститут, что сулит дальнейший карьерный рост. Чередниченко ощущает себя хозяином жизни во всём, кроме одного: у него до сих пор нет жены.
Прибыв отдыхать на южный курорт, он замечает там в цирке смелую акробатку Еву. Чередниченко принимает для храбрости стакан вина и идёт делать ей предложение. Он подробно описывает Еве своё твёрдое материальное положение, заманчивые служебные перспективы, советует акробатке бросить растленную артистическую богему и начать вместе с ним «жизнь морально и физически здоровую». Ева, сначала недоумевая, но потом заулыбавшись, обещает дать ему назавтра ответ в записке, переданной цирковому служителю.
Чередниченко ощущает гордость от того, как лихо он управляется с дамами. Но по возвращении домой его начинают обуревать сомнения. Достойная ли партия Ева? Ведь не исключено, что раньше она прошла со знакомыми циркачами все глубины падения женской нравственности, а он, не разузнав ничего об этом, полетел свататься! Со смешанными чувствами Чередниченко идёт назавтра за запиской Евы – и неожиданно читает там совет «в сорок лет быть умнее». Слегка уязвлённый насмешкой циркачки, но и облегчённый от вчерашних тяжких колебаний, Чередниченко выпивает в ларьке стакан винца и садится насвистывать на скамейке вальс «Амурские волны».
Василий Шукшин, рассказ «Чудик» – кратко
Странноватого, легкомысленного деревенского киномеханика Василия за особый дар постоянно влипать в неприятные истории односельчане и жена зовут Чудиком. Решив съездить из Сибири к брату на Урал, Василий вначале теряет в магазине крупную сумму (50 рублей), потом едва не гибнет в самолётной аварии и пытается послать из аэропорта супруге игривую, любовную телеграмму. Жена брата Чудика, городская буфетчица, не рада приезду деревенского родственника. Чтобы задобрить её, Василий разрисовывает журавликами и петушками детскую коляску в квартире брата. Но брезгливая сноха не понимает «народного творчества» и выгоняет Чудика из дому. Не слишком расстроившись, тот возвращается назад за многие сотни километров и босиком с весёлой песней бежит от автобуса домой.
Василий Шукшин
Василий Шукшин, рассказ «Шире шаг, маэстро» – краткое содержание
Молодой врач Николай Солодовников, недавно распределённый из института в сельскую глубинку, полон юных надежд на будущую творческую работу, быстрый карьерный рост, важные научные открытия. Настроение Солодовникова приподнимает и наступившая весна. Он с лёгкой иронией взирает на то, как его начальник, добродушная главврач Анна Афанасьевна, больше занята не медицинской деятельностью, а добыванием для больницы лекарств, листового железа и батарей отопления. Исполнившись широких планов, Солодовников уверен: его работа в деревне – лишь первая ступень куда более блестящей профессиональной биографии. Всей душой устремляясь к ней, он мысленно подбадривает сам себя: «Шире шаг, маэстро!»
Однако сельская жизнь берёт своё, возвращает от возвышенных мечтаний к повседневной прозе. Шукшин описывает в своём рассказе один рабочий день врача Солодовникова. В этот день ему приходится съездить на лошади в соседнюю деревню за листовым железом, слегка поругаться с одним мужиком из-за охапки сена, поговорить с директором совхоза о трудностях поступления в мединститут, сделать выговор вымогающему на опохмелку кладовщику и сильно уставшим вернуться в больницу. Шукшин показывает, что из этих кажущихся мелкими забот и складывается то трудовое существование, которое придаёт жизни не менее яркий смысл, чем учёные степени, кафедры, профессуры и научный почёт.
Шукшин Василий
Странные люди
Василий Шукшин
Странные люди
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
К брательнику, поближе к Москве! - отвечал он на вопрос, куда это он собрался.
Далеко, Чудик?
К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам - они его не пугали.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников...
Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы - полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
А этот без году неделя руководит коллективом - и уже: "Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?" Нах-хал!
Шляпа поддакивала:
Да, да... Они такие теперь. Подумаешь - склероз! А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит... Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
Хорошо живете, граждане! - сказал громко и весело.
На него оглянулись.
У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка - пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки - нет.
"Наверно, тот, в шляпе", - сказал сам себе Чудик.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Сейчас прибежит кто-нибудь, - сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
"У нас, например, такими бумажками не швыряются!"
Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман - нету. Туда-сюда - нету.
Моя была бумажка-то! - громко сказал Чудик. - Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза...
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой - нету.
Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...
Да почему же я такой есть-то? - горько рассуждал Чудик. - Что теперь делать?..
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
Ехал в автобусе и негромко ругался - набирался духу: предстояло объяснение с женой.
Это... я деньги потерял. - При этом курносый нос его побелел. Пятьдесят рублей.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
Когда теряют, то, как правило...
Ну, не-ет!! - взревела жена. - Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! И побежала за ухватом. - Месяцев девять, скважина!
Чудик схватил с кровати подушку - отражать удары.
Они закружились по комнате...
Нна! Чудик!..
Подушку-то мараешь! Самой стирать...
Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои!..
По рукам, дура!..
Отт-теньки-коротеньки!.. От-теньки-лысанчики!..
По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже!..
Тебе же хуже!
Ну, будет!
Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая...
Ну, будет тебе!..
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
Берегла, берегла... по копеечке откладывала... Скважина ты, скважина!.. Подавиться бы тебе этими деньгами.
Спасибо на добром слове, - "ядовито" прошептал Чудик.
Где был-то - может, вспомнишь? Может, заходил куда?
Никуда не заходил...
Может, пиво в чайной пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол?.. Бежи, они пока ишо отдадут...
Да не заходил я в чайную!
Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
Ну выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь... Вон - сырую водичку из колодца!
Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь...
Ты у меня худой будешь!
К брату-то я поеду?
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории...
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку - и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: "Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!" О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...
Сами придумали? - строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
Зачем? - не понял тот. - У нас, за рекой, деревня Раменское...
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
В нем ничего не испортится? - спросил стюардессу.
Что в нем испортится?
Мало ли... Тут, наверно, тьпц пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба - и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три?..
Не болтайте. Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
А завтрак зажилили, - сказал он.
В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
Вот интересно, - снова заговорил Чудик, - под нами километров пять, так? А я - хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа - это ж до пасеки будет!
Loading...